Максин Чан - Восьмая личность

Она снимает ногу с ноги. Мыском пинает ковер.

— Мы сами позаботимся о себе, — резко заявляет она.

Я понимаю: произошло переключение. Думаю, это Раннер.

— Ты в этом уверена? — спрашиваю я.

— Да, умник.

Она наклоняется вперед и упирается локтями в колени.

— Скажи мне одну вещь, док, — с презрением глядя на меня, говорит она. — Ты всегда допрашиваешь своих пациентов, прежде чем бросить их?

Точно Раннер — она сердится, и ей это нравится. А еще она уходит от всех моих попыток наладить контакт.

— Я не бросаю тебя.

— Да пошел ты. Не делай вид, будто тебе не насрать.

— Но мне действительно не насрать, — говорю я. — Я также должен заставить тебя осознать то, чего ты не видишь.

— Серьезно? Господи, какой же ты придурок.

— Придурок? Серьезно?

Она отводит взгляд.

— Ты сердишься, ты расстроена, что я уезжаю.

Она смотрит на меня с нескрываемой ненавистью и с вызовом складывает руки на груди. Она внушает мне отвращение.

— Я тебя не бросаю, — продолжаю я, — но понимаю, почему ты сердишься.

Она закатывает глаза.

— Нравится тебе это или нет, но мне на тебя не наплевать.

— Врешь.

— Похоже, тебе очень больно признать, что ты кому-то небезразлична.

— Ха, небезразлична? Да я была безразлична всем, кроме Эллы. А теперь у нее тоже другие приоритеты, как и у тебя.

Молчание.

Я даю ей возможность ощутить всю остроту своих слов. Всю боль.

— Это тяжело, — наконец говорю я.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, я не знаю, каково это для тебя, — говорю я, — но знаю, каково это — тосковать по другому человеку.

Она поднимает голову, внимательно смотрит на меня, словно ищет в моем лице ответы, затем откидывает голову, словно для того, чтобы не дать вытечь слезам.

— Похоже, ты на самом деле тоскуешь по Элле, — говорю я, поглядывая на часы, — беспокоишься за нее. Переживаешь из-за того выбора, что она сделала.

Я знаю: с этого момента Стая прекратит борьбу. Мы уже не раз танцевали этот веселый танец. Я знаю правила.

И слезы, естественно, льются. Потеки туши говорят о глубокой муке. Время замедляется, и я всем сердцем сочувствую ей. Во мне пробуждается собственная тоска по Кларе. По нашей с ней жизни. Я беру себя в руки и делаю глубокий вдох. Истина в том, что мы ведем своих пациентов не дальше той точки, до которой сами смогли пройти. Утрата Алексы резонирует с моей собственной скорбью.

Она щурится, трясет головой.

— Извините, так на сколько вы уезжаете? — снова спрашивает она, уже смущенно.

Я понимаю: произошел провал в памяти.

— На две недели, — повторяю я. — У тебя в сумке листок с датами.

Она хлопает себя по голове.

— Паскуды уверяют меня, что вам плевать.

— Алекса, это неправда.

— Они угрожают спрятать мои лекарства, пока вы будете в отъезде.

— Они хотят сорвать нашу работу.

— Они говорят, что вы считаете меня убогой и жалкой.

— Алекса, послушай меня. Они пытаются разрушить все то, что нам удалось сделать. Алло! Если вы слышите, я говорю вам напрямик: Алексе нужны ее лекарства. Хватит наказывать ее. Выходите, и давайте поговорим.

Пауза.

— Они отказываются, — отвечает она от их имени.

— Было бы полезно обсудить, почему часть тебя уверена, что я считаю тебя убогой и жалкой и почему она хочет навредить тебе, — говорю я. — Алекса, нужно, чтобы ты продолжала принимать препарат. Обязательно, пока я буду в отъезде.

Пауза.

— Пожалуйста, не уезжайте, — говорит она, глядя в окно. — Пожалуйста, останьтесь.

Я смотрю на золотые часы на письменном столе.

— Боюсь, время истекло, — говорю я.

Она продолжает сидеть. Ноги расставлены, руки свешены между коленями. В огромных зеленых глазах, таких ясных, проявляется ранимость. Неожиданно я обращаю внимание на изящную линию ее скул, на кожу, которая словно сияет изнутри. Свет между нами меркнет. Мое дыхание учащается, грудь сдавливает. Она встает, разглаживает завязки на вороте блузки и идет ко мне.

— Обними меня, — шепчет она.

Я замираю.

— Мы должны держаться в определенных границах.

Она придвигается ближе.

Я перевожу дух и таращусь на расстегнутую пуговку на ее блузке. Ее талия — на уровне моих глаз. От ее тела веет свежестью цитрусовых. Я знаю, что мне хочется прикоснуться к ней, обнять и погладить по голове, позволить губам найти ее губы. Я представляю, как сливаются наши тела, как в нас нарастает жар. Густой воздух между нами скручивается в воронки, заполненные желанием. Все наши утраты неожиданно вознаграждаются. Я быстро беру себя в руки. Мой внутренний надзиратель помогает мне встать с кресла. Я подхожу к двери. Голова кружится, в ней странная легкость. Во мне одерживает верх здравый смысл.