Максин Чан - Восьмая личность

Элла неожиданно изображает смущение, становится по-детски робкой. На ее губах появляется дразнящая полуулыбка, ее движения замедляются.

Я вижу у нее на шее золотое ожерелье. На цепочке висит такой же ключик, как и тот, что у других девушек. Подарок Навида?

Навид ловит ее взгляд и, подняв лапу, салютует ей низким стаканом с темной жидкостью. Она подкрадывается к нему, сначала бьет пальчиком по ключику, потом обхватывает ладонями груди, а затем просовывает обе руки между бедер. И я мгновенно понимаю, что подарок — от него.

«Ключ от его сердца?» — издевается Раннер.

Я закрываю глаза, чтобы больше этого не видеть.

«Алекса, я хочу домой, — говорит Долли, проснувшись и потирая глаза. — Мне здесь не нравится. Ни капельки».

Я смотрю в сторону и начинаю пробираться к выходу. В душе прочно обосновался холодный комок, горло сдавлено.

«Моя лучшая подруга — стриптизерша».

«Ты знала, что это случится, — говорит Раннер, выходя в ночь. — Я тебя предупреждала».

Не обращая внимания на упрек и это «я же тебе говорила», я хватаю свою куртку и жду Эллу за пределами клуба, зная, что она будет искать меня. Ночь так же темна, как мое настроение. Элла появляется, когда Раннер закуривает вторую сигарету.

— Эй, — говорит она, — а мне дашь?

Я только киваю, опасаясь, что голос выдаст меня. Раннер же протягивает к ней зажигалку.

Она внимательно оглядывает меня.

«Трусиха», — хочется крикнуть мне, но я не кричу.

«Лицемерка», — ухмыляются Паскуды.

— Я устала, — говорит она, — и сейчас не хочу ни во что ввязываться. Позвоню тебе завтра.

— Конечно, — говорю я, чувствуя, что мои нервы на пределе.

Мой Здравый смысл отворачивается и, подняв воротник куртки, принимается ловить такси.

— Не знаю, насколько это справедливо, но девочки считают, что сегодня я была великолепна, — говорит она.

Она уходит в ночь, которая сулит принять то, что она совершила, и в каждом ее шаге ощущается гордость.

Я иду по тротуару, и от моей шерстяной куртки пахнет мокрой псиной. Я дую на свои пальцы. Ледяной ночной воздух тяжел от влаги. На противоположной стороне я замечаю две фигуры, они что-то оживленно обсуждают, склонившись друг к другу. Я понимаю, что это Эми и Аннабела, и, сбитая с толку, направляюсь к ним.

«Я думала, что Аннабела здесь больше не работает», — говорит Раннер.

«Она и не работает, — говорю я, — теперь она в другом клубе, в Сохо».

Подойдя к сестрам, я обнаруживаю, что обе плачут. Они держатся за руки с отчаянием гибнущего человека. При виде меня они вздрагивают. У Аннабелы смазан макияж. Она в крохотном платьице, на плечи наброшен большой двубортный пиджак, наверняка мужской.

— Нашего брата отвезли в больницу, — сквозь рыдания говорит она. — Его сбила машина, а виновник скрылся с места ДТП. Это все я виновата.

Мое сердце сжимается от страха.

— Ну а здесь что ты делаешь? — спрашиваю я.

— Приехала за Эми. Мы ждем такси.

Я кладу руку ей на плечо и пытаюсь поймать ее взгляд. Ее мокрые волосы обвисли.

— Ты думаешь?.. — Я не решаюсь договорить свой вопрос.

Мы втроем таращимся друг на друга, ошеломленные догадкой. Эми берет меня за руку, ее голос дрожит.

— Да, — говорит она, — это дело рук Навида.

Аннабела издает громкий вопль. Уличный фонарь освещает ее искаженное мукой лицо и вздувшиеся вены. Наступает безумие.

Алекса теребит завязки на своей шелковой блузке. События вчерашнего вечера лежат камнем на ее сердце.

— И надолго вы планируете уехать? — спрашивает она, косясь на стопку туристических брошюр на моем столе. Если бы такое было возможно, этот взгляд поджег бы их. Нельзя было их здесь оставлять, думаю я, это оплошность.

— На две недели, — говорю я, записывая даты на листочке и протягивая его ей, — но уеду я в следующем месяце. Пациенты обычно предпочитают знать об этом заранее.

Она кивает.

Молчание.

— Что ты об этом думаешь? — спрашиваю я. — В сложившихся обстоятельствах?

— О чем? О вашем отъезде?

— Да.

— Мы привыкли к этому, — говорит она, убирая листок в сумку. — К тому, что люди уезжают.

— И все же важно сказать об этом, выразить свои чувства.

— Наверное.

— Кто-нибудь внутри желает высказаться? — спрашиваю я.

Я вижу, что она хочет заговорить и сама же останавливает себя. Прикидывая, как я предполагаю, стоят ли слова Паскуд того, чтобы их произносили вслух, или лучше отмахнуться от них — чтобы не позорить себя.