Джо Лансдейл - Пойма

— Папа, а ты когда-нибудь думал, что станешь делать со старым Моузом?

Папа остановился.

— Откуда ты про него знаешь?

— Услышал, как вы говорили с мамой.

Он кивнул, и мы пошли дальше. Набрали воды и направились домой. Папа сказал:

— Ты же никому не проболтался, верно?

— Нет, пап.

— Молодец.

— Так как же ты решил поступить с Моузом?

— Я ещё не решил. Нельзя оставить его насовсем там, где он сейчас. Кто-нибудь обязательно пронюхает. Придётся или доставить его в здание суда, или отпустить восвояси. Против него нет весомых улик, только кое-какие косвенные обстоятельства. Но дело ведь касается чёрного мужчины и белой женщины — разве его могут судить справедливо? Думаю, надо бы его отпустить, но сначала я должен сам убедиться, что он невиновен.

— Ты ведь, кажется, говорил, что женщина была чёрная. Или наполовину белая.

— Ты это подслушал в доме у миссис Канертон, а?

Я признался, что да.

— Что ж, дай-ка я тебе кое-что объясню. Женщина была белая. У неё, насколько известно, не было ни капли негритянской крови. Всё дело в том, что женщина умерла, частично разложилась, а там, на дереве, над ней ещё и ветер с дождём поработали. Те, кто её нашёл, решил, что она чёрная, потому что кожа у неё и правда потемнела. В наших краях если кто как следует загорит на солнце и сделается от этого смуглым, так про него уже и поползёт молва, что, мол, без цветной примеси не обошлось. Чёрт возьми, да я и сам сперва принял её за цветную. Когда тело вот так пролежит, уже и не скажешь, какая у него кожа, какая раса и так далее. Смерть — она всех уравнивает, сынок.

— Мистер Чандлер тоже ведь сказал, что она цветная.

— Смуглая, сынок. Как я и говорил.

— Но ты же сказал…

— Это я просто вбросил ложную информацию, чтобы попусту людей не будоражить. Упомянешь белого и чёрного в одном предложении, тут-то народ и переполошится.

— Но ты ведь так и сделал — упомянул белого и чёрного в одном предложении. Сказал, что у неё была белая примесь.

— Ты прав, — папа смолк, вынул из кармана трубку, набил её табаком и зажёг. — Не знаю, насколько я умно поступил, сынок, но я решил не играть с огнём. Сказал, что она была чёрная, — вот никто и ухом не повёл. А скажи я, что она белая, — по всему округу тут же начались бы линчевания. Но женщина эта была белой, и многих это заставило бы задуматься, посмотреть на неё как на человека. С другой стороны, не настолько она белая, чтобы по этому поводу стал кто-нибудь горячиться. Печальное положение, но уж какое есть.

— Как ты узнал, что она белая?

— Сперва-то я был уверен, что она цветная, и отвёз тело в Перл-Крик, вдруг доктор Тинн или преподобный Бэйл её узнают. Они и узнали, но не потому, что она цветная. Женщина эта была белая и окружённая дурной славой, а обслуживала по большей части цветные общины за Перл-Криком. Оттого её репутация делалась только хуже. Такие женщины и так не пользуются уважением. А белую женщину, которая согласится спать с цветными, не станут уважать даже те, кто спит с людьми своей расы. В Перл-Крик она перебралась из Тайлера, при первой возможности прицепилась на подножку поезда. Работала там в основном по танцевальным шалманам и в окрестностях. Но как только поползут слухи — а уж они-то рано или поздно поползут, — что она белая, тогда уже будет не важно, что она из тех женщин, с которыми кто-либо из так называемых порядочных мужчин и здороваться не стал бы, даже если заплатил бы ей деньги. Тогда те же самые мужчины поднимут скандал: как так, чёрный прикончил белую, белые женщины в опасности!

— А разве они не в опасности?

— Женский пол в целом находится в опасности, сынок. Любому угрожает опасность, когда рядом бродит такой вот душегуб. Но, думаю, в основном он охотится всё-таки на женщин. Если сказать, что её сбило поездом или она утопла по случайности, никто по ней и скорбеть не станет. Но пока люди вроде Нейшена подозревают, что над ней надругался какой-нибудь негр, что ж, тогда Моуза или любого цветного мальчишку старше двенадцати лет могут вздёрнуть на фонарном столбе.

Мы донесли вёдра до дома.

— Ты сказал, надо удостовериться, что Моуз не виноват, но ты ведь и не думаешь, что это он, правда, пап?

Теперь мы поднялись на заднее крыльцо. Папа поставил вёдра на пол. Я тоже.

— Похоже, сынок, я открыл ящик, а вот как его обратно закрыть, не знаю. Главная ошибка — не стоило упоминать обо всём этом в разговорах. Хотелось, понимаешь, похвастаться.

— Ты хвастался, что арестовал Моуза?