Давид Лагеркранц - Девушка, которая искала чужую тень

– Теперь я понимаю, – сказал Микаэль. – И каким-то образом тайну Лео узнал Ивар Эгрен.

– Да, но это случилось позже. А тогда Ивар страшно завидовал талантам Лео, которого считали куда более перспективным специалистом. И – об этом не стоит забывать – уже в то время делал все возможное, чтобы сместить Лео и посадить на его место кого-нибудь другого. Вокруг семейства Маннхеймеров образовалось нечто вроде минного поля, и тогда на помощь призвали моего коллегу Карла Сегера.

– Но если Херман Маннхеймер был таким неисправимым идиотом, зачем он вообще взял мальчика?

– Херман был реакционером в худшем смысле этого слова, однако не бессердечным циником. Я уверена в этом, несмотря на все то, что случилось с Карлом. Но Альфред Эгрен… это порядочная свинья и расист. Разумеется, он стал отговаривать Хермана. И тот непременно послушался бы, не поспей вовремя документы о невероятной моторике и прочих выдающихся способностях мальчика. Кроме того, Вивека была без ума от этого ребенка.

– То есть Лео считался вундеркиндом уже тогда?

– Можно сказать и так. Видели бы вы этого семимесячного младенца с сияющими глазами – о каких сомнениях можно было говорить!

– Но в персональном акте Лео Херман Маннхеймер значится его биологическим отцом. Не понимаю, как они с Вивекой выкрутились, ведь ребенок был усыновлен достаточно поздно.

– Разумеется, ближайшие друзья и соседи Маннхеймеров знали правду. Но молчание стало для них делом чести. Всем было известно, как тяжело переживала Вивека невозможность иметь собственных детей.

– А сам Лео знал, что он усыновлен?

– Он узнал об этом в возрасте семи или восьми лет, когда сыновья Альфреда Эгрена стали его дразнить. Вивеке пришлось рассказать ему все. Но она просила Лео сохранить все в тайне – ради чести семьи.

– Понимаю.

– Такие семьи обычно заботятся о своей чести.

– Но Лео страдает гиперакузией…

– Он страдает от того, что мы сегодня называем гиперчувствительностью. Он невероятно чувствительный. Окружающий мир всегда был для него слишком груб, поэтому Лео так любил уединение и рос одиночкой. Иногда мне кажется, что Карл был его единственным другом. На том этапе работы ни я, ни Карл, ни другие молодые психологи и не подозревали о сути эксперимента. Мы полагали, что занимаемся группой одаренных детей. Не знали даже, что имеем дело с близнецами. Дело организовали так, что каждый из нас встречался только с одним из представителей пары. Но постепенно правда стала доходить и до нас, до кого раньше, до кого позже, я бы так сказала. Карл переживал ее особенно тяжело, потому что имел дело с Лео. Остальные близнецы как ни в чем не бывало жили порознь, но Лео оказался особенным. Как и остальные, он не знал о существовании брата-близнеца, однако остро ощущал его отсутствие. И Карл, быть может, страдал не меньше его. «Я этого не вынесу», – повторял он. И постоянно спрашивал меня о Даниэле. Я отвечала, что тот тоже мучается одиночеством и проявляет признаки депрессии. «Мы должны им все рассказать», – ответил на это Карл. Тогда я объяснила ему, что тем самым мы испортим все дело. Но Карл продолжал настаивать и в конце концов совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он пошел к Ракель и…

Тут Хильда открыла вторую бутылку, хотя первая еще не была выпита.

– …Ракель Грейтц, – продолжала она, – выглядит человеком, на которого можно положиться. Но Лео она лгала всю жизнь. Они общались все эти годы – рождественские обеды и все такое… Но на самом деле Ракель была холодна как лед. Именно из-за нее я торчу в этом отеле под чужим именем, дрожу от страха и пью вино. Она всегда держала меня под прицелом – то запугивала, то задабривала. Она гналась за мной по пятам, когда я бежала сюда. Я видела ее на улице…

– Итак, Карл пошел к ней, – напомнил Микаэль, чтобы направить разговор в нужное русло.

– Да, он выпятил грудь и объявил, что откроет близнецам правду, чего бы это ему ни стоило. Спустя несколько дней он был застрелен на охоте, как дикий зверь.

– То есть вы полагаете, что это было убийство?

– Не знаю. Я всегда отрицала это. Наверное, просто боялась признаться себе в том, что имела дело с убийцами.

– Но вы всегда это подозревали, разве не так?

Хильда не отвечала. Она пила свое розовое вино и смотрела в окно.

– Я читал материалы следствия, – продолжал Микаэль. – Для меня все выглядело подозрительным уже тогда, а теперь появился и мотив. Здесь не обошлось без вмешательства Маннхеймера, Эгрена, Грейтц – всей этой клики. Другого объяснения я найти просто не могу. Они рисковали. Они боялись, что их преступный замысел откроется, когда самые близкие друг другу люди разделялись, словно ножом по живому… Они были вынуждены пойти на этот шаг ради спасения своей репутации.