Джон Коннолли: Неупокоенные

И тем не менее Олд-Орчард Гадальщик любил. Через свой скромный балаганчик он удостоился чести лично познакомиться с такими небожителями, как Томми Дорси и Луи Армстронг (не верите — гляньте на снимки, что на стене загородки). Но в то время как эти случайные встречи знаменовали наивысшие взлеты карьеры Дэйва, его дела с обычными людьми доставляли ему стойкое удовольствие и позволяли сохранять молодость и бодрость духа. Не будь людей, Олд-Орчард — с морем или без — значил бы для него куда меньше.

Гадальщик уже убирал свои весы и знаки, когда увидел, что к нему приближается человек; точнее, не увидел, а почуял его приближение, еще до того как разглядел, поскольку у наших давно канувших предков не было возможности играть в своих скупо освещенных огнем пещерах в угадайку. Им эти качества были нужны, чтобы оставаться в живых; они предостерегали их от приближения хищников и врагов, так что бесперебойность их пребывания на этом свете зависела от постоянной вживленности в окружающий мир.

Гадальщик по привычке непринужденно обернулся и стал вбирать в себя облик незнакомца: возраст под сорок, но выглядит моложе своих лет; синие джинсы с немодной нынче свободнинкой; майка белая, но на животе слегка запачкана; ботинки тяжелые, в таких сподручней гонять на мотоцикле, чем на машине, хотя подошвы не стерты, что бывает от долгой езды на «Харлее» или другом мощном «быке»; темные набриолиненные волосы интеллигентски зачесаны назад; подбородок мелковат, а голова сжата, как от долгого пребывания под гнетущим весом, отчего костистое загорелое лицо несколько вытянуто вперед, словно у хищной птицы. Под линией волос виднеется шрам — три параллельных линии, как будто кто-то воткнул в кожу вилку и пробороздил до самой переносицы. Рот искривлен, причем по-странному: одна сторона накренена книзу, а другая уходит кверху, как у классических масок в драм-театре — в данном случае сразу двух, рассеченных повдоль и фатально меж собою совмещенных. Губы чересчур крупные — можно сказать, чувственные, хотя с манерами такого господина это слово наверняка не вяжется. Глаза карие, с мелким изъяном в виде крохотных белых точечек, что смотрятся звездами и планетами среди темного неба. Из-под ароматного флера одеколона проступал тухлый запах животных жиров и крови, разложения и отходов, исторгаемых живым организмом в тот роковой миг, когда бытие обрывается и наступает небытие.

Гадальщик Дэйв вдруг пожалел, что не закрылся хотя бы пятнадцать минут назад, не навесил на свою будочку надежный замок, не накинул лямку засова и не отдалился от своих любимых весов и знаков настолько, насколько из соображений безопасности подобает стареющему человеку, такому как он. Но и прервав с вновь прибывшим зрительный контакт, он его по-прежнему анализировал, выуживая информацию из манеры двигаться, из одежды, из запаха. Человек между тем залез в один из передних карманов джинсов и, вынув оттуда металлическую расческу, правой рукой стал зачесывать назад свои пряди, а левой прислеживал, чтобы наружу не топорщились случайно выбившиеся из-под расчески волосы. При этом голову он клонил слегка набекрень, словно приноравливаясь к какому-то видимому только ему зеркалу; через секунду-другую до Дэйва дошло, что этим зеркалом является он сам — то есть он, Гадальщик. Незнакомец был в курсе и насчет Дэйва, и насчет его «дара» (кстати, даже желая остановиться, Дэйв все так же привычно разделял прихорашивающегося незнакомца на составные части, а тот все это явно осознавал и с удовольствием наблюдал свое преломление в призме восприятия старика).

Джинсы чистые, отглаженные, а на коленях грязь. На майке пятно, как от засохшей крови. Под ногтями явно земля. И запах. О боже, этот запах…

Теперь незнакомец стоял перед ним, а расческа гладко ушла в ножны кармашка. Расплывшись в улыбке напускного добродушия, человек спросил:

— Ты, что ли, будешь у нас оракул?

Акцент как будто южный, но и характерный для здешних мест «даун ист» тоже присутствует. Он пытается это скрыть, но Дэйва-то не проведешь. Причем именно этот акцент и есть его родной, просто он пытается его намеренно сдобрить, разбавить чужими речевыми оборотами и жестами; замаскировать, как это делают…

Хищники.

— Да я уж на сегодня все, — вскользь улыбнулся Гадатель. — Устал, порастратился.

— Да ну, неужто еще на одного минутки не найдешь, — прозвучало в ответ, причем не просительно, а с нажимом.

Дэйв огляделся, рассеянно ища, на что бы отвлечься, как бы сподручней изникнуть, и теперь казалось, что незнакомец расчистил под себя место специально: на сколь-либо близком расстоянии никого сейчас не было, а внимание фланирующих мимо туристов направлено куда угодно, только не сюда. Люди смотрели на другие загородки и будочки, на море, на зыбучие пески. Смотрели на поблескивающие вдалеке машины и незнакомые лица встречных прохожих. Смотрели на старый дощатый настил, себе под ноги, вглядывались в глаза своим мужьям и женам, к которым давно уже утратили интерес, а теперь он вдруг нежданно всколыхнулся, пробирая пусть даже мимолетной и преходящей, но очарованностью. И если б кто-нибудь сейчас вкрадчиво шепнул им на ушко, чтобы они отвернулись, отвели глаза от маленького зазывалы и стоящего перед ним клиента, они бы это послушно сделали даже не задумываясь. Однако человеку наблюдательному, вроде Гадателя Дэйва, эта скованность поз и холодная борьба глаз при разговоре дала бы ясно понять: что-то здесь не так. И вдумчивый наблюдатель в этот момент уподобился бы Гадальщику неким своим древним, первородным инстинктом, пробудившимся от дремы этим ярким летним вечером, под медленный уход багрового закатного солнца.