Уоррен Мерфи - Верховная жрица

Снежный леопард зарычал вновь. И тут же его рычание оборвалось, сменившись полной тишиной. Словно какой-то волшебник вдруг усмирил хищника.

Мягкое похрустывание вязнущих в снеге копыт становилось все слышнее, вот звук уже совсем рядом с хижиной, где Лобсанг Дром предавался своим горьким размышлениям.

– Прими мое тысячекратное благословение, о путник! – выкрикнул он свое приветствие.

Никто ему не ответил, слышался только хруст копыт.

– Если ты китайский солдат, – предупредил Лобсанг Дром, – знай, что я не боюсь смерти.

– Если я и впрямь был бы китайским солдатом, – откликнулся звонкий, как медная труба, голос, – тебе следовало бы задушить меня голыми руками. Только тогда ты вправе называться человеком.

– Я монах и придерживаюсь великого принципа ненасилия.

Невдалеке показалась густая тень – кто-то вел в поводу пони.

– Ты полнейший неудачник, Лобсанг Дром, – обвиняющим тоном произнесла тень.

– Не стану оспаривать, – откровенно признался Лобсанг Дром.

Человек шагнул в пещеру, и Лобсанг увидел, что его плоское лицо напоминает медный гонг, а шея – короткий обрубок ствола дерева. Это не тибетец, монгол. Одет в черную кожаную тужурку и стеганые штаны, какие носят монгольские всадники. На серебряном поясе висит кинжал. На деревянном седле у лошадки – таких пони используют на войне – призрачно-серая туша мертвого снежного леопарда. Любопытно, что на шкуре не видно ни пятнышка крови.

– Как ты его убил? – спросил Лобсанг.

– Плюнул ему в глаз, – рассмеялся монгол. – Ведь он всего-навсего кот, вот я и убил его плевком. Там, откуда я родом, маленькие волчата играючи разорвали бы его на куски.

Лобсанг тем временем заметил, что к седлу пони прикреплено лассо, и сообразил, что гость вполне мог поймать и задушить снежного леопарда одним метким броском.

– Зачем ты поднялся сюда, монгол? – с любопытством спросил Лобсанг Дром.

– Болдбатор Хан приказал мне разыскать твои обленившиеся кости.

– Зачем? – удивился жрец, ничуть не обидевшись.

– Нашли нового панчен-ламу.

Вместо ответа Лобсанг Дром сплюнул в снег.

– Тебе нечего сказать по этому поводу?

– Панчен-лама не заслуживает даже слов, необходимых, чтобы проклясть его имя.

– А ты не заслуживаешь того, чтобы жить в пещере, – проворчал путник, с силой пнув Лобсанга Дрома сапогом в грудь. Тот, отлетев, растянулся на куче ячменя.

Незваный гость же спокойно стащил леопарда со своего жеребца и, достав из-за пояса кинжал, принялся его свежевать.

– Что ты делаешь, монгол? – спросил Лобсанг Дром, вновь усаживаясь.

– Порчу превосходную шкуру, – буркнул в ответ тот и принялся разрезать серебристо-серую шкуру на меховые полосы и ремни.

Когда же странник оторвался от своего занятия, оказалось, что он изготовил некое подобие меховой накидки, которую и бросил к босым ногам тибетца. Шкура все еще хранила тепло умершего животного.

– Надевай, – велел монгол.

– Зачем?

– Чтобы меня не оскорбляла твоя нагота во время нашего долгого путешествия.

– Я не могу покинуть эту пещеру, пока своей железной волей не докажу, что достоин найти нового бунджи-ламу.

Монгол прищурился, и, когда заговорил опять, в голосе его послышались нотки почтения.

– Ты можешь узнать об уважении к тебе бунджи-ламы лишь из его собственных уст. Я отвезу тебя к нему.

Лобсанг Дром ошарашенно заморгал.

– Ты знаешь, где его найти?

– Нет, но я знаю одного-единственного человека, который может найти его. Если, конечно, это вообще возможно.

– Интересно, как? Я последний из Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме.

– Для моего превосходного пони сущее бесчестье, если на него усядется такой грязный, немытый всадник, как ты. И все-таки я разрешу тебе сесть на него, – отозвался монгол. – Поторопись! В нашем распоряжении всего четырнадцать-пятнадцать лет, чтобы найти бунджи-ламу. В противном случае на Львиный трон взойдет этот гнусный панчен-лама, и эти треклятые китайцы будут править Тибетом до самого окончания Кали-юги [4].

Едва ли не окоченевший Лобсанг Дром с трудом набросил на себя роскошную леопардовую шкуру. Она дымилась, словно котелок с похлебкой на огне. Ее прикосновение к обветренной коже ласкало.

Взобравшись на деревянное, отделанное серебряной сканью седло, Лобсанг Дром изо всех сил старался удержаться в этом непривычном для него положении, в то время как монгол повел пони по кругу, а затем стал спускаться по узкой, шириной меньше чем в локоть тропе.