Уоррен Мерфи - Верховная жрица

Регенты ничуть не сомневались, что сумеют найти ребенка, которого можно будет провозгласить сорок седьмым бунджи-ламой. Просто им на какое-то время придется отложить исполнение своих честолюбивых стремлений.

Думая пока еще о безымянном, ничего не подозревающем ребенке, обреченном велением судьбы родиться в момент его смерти, сорок шестой бунджи-лама внезапно возвысил голос:

– Внемлите, о, последователи правоверного пути! Мне было видение.

Обитая железом тиковая дверь отворилась, и в келью в своих великолепных ало-золотых одеждах вошли жрецы. Они окружили бунджи-ламу, лежавшего в шитом золотом погребальном парчовом одеянии в длинном гробу, который был усыпан солью, чтобы сохранить останки усопшего, пока не будет найден и доставлен в монастырь его преемник.

– Колесо Времени неумолимо вращается, – возвестил бунджи-лама, – и скоро мне надлежит поменять свое бренное тело на другое. В эти смутные времена, пока еще не найден четырнадцатый далай-лама, вам не обойтись без моих духовных наставлений. Вот почему мне было ниспослано видение, следуя которому верующие довольно быстро найдут моего преемника.

Жрецы с живейшим интересом и вытянувшимися от любопытства лицами внимали каждому слову бунджи-ламы. Лишь Лунгтен Друба, один из высокопоставленных регентов, сморщился так, будто отведал чего-то кислого.

Бунджи-лама весомо ронял одно слово за другим:

– Душа моя переселится в другое тело, и я предстану перед вами с волосами цвета пламени и не сохраню никаких воспоминаний о нынешней жизни. Ни о чем, с нею связанном. И ничто, связанное с этим телом, не пробудит никаких воспоминаний и во мне.

Жрецы рты пораскрывали от изумления.

– Но как же мы узнаем тебя, а ты – нас, святейший?

– Вы сразу же все поймете, ибо в следующем своем воплощении я стану золотым идолом без лица.

Внимавшие растерянно переглянулись. Никто из них и слышать не слышал о чем-либо подобном.

– В руке этот идол будет держать меч, и находится он очень далеко отсюда. Вот и все, что я могу вам сказать. Ищите.

– Мы не успокоимся, пока не найдем тебя вновь, о святейший! – поклялись жрецы.

Закрыв глаза, бунджи-лама смущенно улыбнулся; в этой его улыбке регенты усмотрели желание подавить боль. Умирающий же тихо радовался: никакого видения не было, безликий золотой идол – всего лишь плод его воображения, подобное диво не сыскать даже в лучшем из миров. Бунджи-лама не сомневался в этом.

Через миг он умер в полной уверенности, что ни одно невинное дитя отныне не станет жертвой честолюбивых замыслов Лунгтена Друбы и совета регентов. Круг его перевоплощений замкнулся, впереди только нирвана.

Под порывами завывающего ветра трепетали на флагштоках узкие молитвенные флаги. Отовсюду слышались трубные звуки раковин [3]. Взмыли ввысь белые траурные полотнища, и весь Тибет погрузился в безутешную скорбь.

В этот миг далеко-далеко от кельи для медитирования, что носила название «Молитвенное убежище от соблазнов мира чувственного», появилось на свет рыжеволосое дитя.

Поиски очередного бунджи-ламы начались на следующее утро.

И волею судьбы тянулись бесконечно долго.

Высоко в Гималаях в своей пещере сидел нагой, исполненный святости Лобсанг Дром Ринпоче. Вот уже шестьдесят лет, с начала года Огненной Собаки, вокруг снежных вершин беспощадно завывали ветры, наметая высокие сугробы у входа в убежище и даже задувая снег внутрь. На каменном полу вокруг Лобсанга Дрома было сыро. Казалось, его костлявое тело излучает тепло, которое растапливает снежные хлопья.

Буйство стихий отнюдь не страшило его, хотя питался он всего лишь раз в день пятью высохшими зернышками ячменя, смоченными тающим снегом.

Далеко внизу, в лилово-черной долине, грохотал гром. Вот снова громыхнуло. Отголоски поднялись к небу, заметались среди гранитных вершин. Откуда-то донеслось рычание леопарда.

Прислушавшись к громовым раскатам, Лобсанг Дром признал в них звуки выстрелов китайской артиллерии. Раскинувшийся внизу Тибет восстал против жестокого правления пекинских угнетателей. Орудийные выстрелы болезненно отзывались в ушах жреца, но в жизни многое причиняет боль. В том числе и неудача.

Сорок три года терпел Лобсанг Дром китайское иго. Горько сознавать, что в течение предыдущих столетий китайцы не раз попирали свободу тибетского народа. Впрочем, порой и они стонали под игом тибетцев. Вращение Колеса Судьбы неотвратимо.