Жан-Кристоф Гранже - Мизерере

За этим лицом Воло видел нечто иное. Совершенно особую мозговую географию. Он читал книги о функциональных участках мозга: зоны, отвечающие за органы чувств, речь, эмоции… Эти зоны определяет воспитание. Их место. Площадь, которую они занимают в мозгу. Русскому вспомнилась фраза одного специалиста: «Если бы ребенка-волка, найденного в девятнадцатом веке в Авероне, можно было бы протестировать с помощью современного оборудования, несомненно, не удалось бы выявить ни единой зоны, характерной для человеческого мозга. Но зато его мозг оказался бы близок к волчьему, если действительно именно это животное занималось его воспитанием. Обонятельные тесты показали бы, что обширная территория его коры отвечает за эту способность…»

Вот что он прочел во взгляде Сильвена: особый мозг, отличающийся от мозга других детей. Мозг брошенного мальчишки, выросшего в джунглях человеческой мерзости. Основой служили родители, чью повседневную жизнь составляли наркотики и алкоголь, чья привязанность выражалась тумаками и окриками. Да, вполне определенная география. С обширными участками, отведенными недоверию, страху, агрессии, интуиции…

— А каким был Гетц?

— Жалкий тип. Одинокий, старый. Вечно носился со своими нотами.

— По-твоему, кто его убил?

— Старый педрила, такой же, как он.

— Откуда ты знаешь, что он был гомиком?

— У меня на такие дела нюх.

— А к тебе он никогда не приставал?

Новая затяжка. Долгая. Неторопливая. Отлично сыгранная роль невозмутимого крутого парня.

— Это у тебя только одно на уме. А Гетц не был извращенцем.

Инстинктивно Волокин понял, что ни дружескими разговорами, ни копанием в психологии он ничего не добьется. И решил говорить с ним на том языке, который в этом возрасте нравился ему самому.

— О'кей, приятель, — сказал он. — Ты знаешь, что мне нужно. Так что давай играть в открытую. Пятьдесят евро, если у тебя есть что мне сказать. А если вздумаешь морочить мне голову, схлопочешь по роже.

Сильвен Франсуа улыбнулся. Справа у него недоставало одного зуба. В этой черной дыре на мальчишеском лице было что-то устрашающее. Слуховое окошко, за которым открывался примитивный мозг.

— Травки у тебя не найдется?

Волокин выложил на стол десятисантиметровую палочку гашиша, завернутую в фольгу. Под голой лампой она сверкала, словно загадочный слиток.

— Из личных запасов. Гони информацию, чмо. И кури за мое здоровье.

Сильвен Франсуа раздавил под столом сигарету:

— Мы с Гетцем неплохо ладили. Он трындел, что у меня способности к пению. Даже говорил со мной по душам. Однажды мы с ним были в ризнице. Он запер дверь на два оборота. Я и подумал: одно из двух. Или я дам ему в морду, или он засадит мне в задницу. Но он просто хотел языком почесать.

— И что он тебе наговорил?

— Нес всякую дребедень. Что голос у меня супер-пупер, что я далеко пойду…

— И все?

— Дай еще сигаретку.

Воло снова протянул ему сигареты и дал прикурить. Надеясь, что дурачок не водит его за нос.

— Он быстро просек, что мне это все по барабану, и стал меня пугать. Всякими дурацкими наказаниями. Самое страшное, чем он мне угрожал, это что меня попрут из хора. Я чуть живот не надорвал от смеха.

— Ну и?…

— Тогда он сменил пластинку. Сказал, что если так пойдет и дальше, за меня возьмется Людоед.

— Людоед?

— Ага. Он несколько раз это повторил. Вообще-то он говорил по-испански: «Еl Ogro».

— Что за бред?

— Почем мне знать? Но, честно, он пристал как банный лист. Понес про какого-то Людоеда, который следит за нами и может жестоко наказать…

Сильвен посмотрел на горящий кончик сигареты и тихонько прыснул:

— El Ogro, прикинь…

— Твоя история ни хрена не стоит.

— Потому что я еще не закончил.

— Тогда продолжай.

Сильвен выпустил несколько идеальных колечек дыма. Очередное прекрасно сыгранное представление.

— Гетц все твердил об El Ogro. Это вроде как безжалостный великан, который слушает, как мы поем. И может разозлиться. Он меня уже достал со всей этой фигней. А потом до меня вдруг доперло. Гетц и правда в это верил…

— Как это?

— Он сам боялся. Прямо в штаны наложил от страха. Будто все это правда.

— Ну и чем закончился ваш разговор?

— Мы вернулись в церковь и снова стали репетировать. Гетц тогда положил руку мне на плечо, и тут я понял, что попал в точку. Он это сделал, чтобы успокоиться самому. Он-то думал, что выболтал мне страшную тайну. Что я ничего не понял, и это к лучшему. Его тайна — слишком страшная для ребенка, догоняешь?