Жан-Кристоф Гранже - Мизерере

— Это преступление послужило толчком. Для следующего, а возможно, и для других, которые еще будут совершены. Уверен, что убийство Насера раскрывает истинную сущность убийц. Увечья. Надпись. В этом чувствуется ритуал. Возможно, месть. Но главное, удовлетворение желания. Это садистское преступление. Убийцы извлекли из него удовольствие. Они не торопились. Вдоволь натешились кровью и истерзанной плотью. Завершив жертвоприношение, они испытали удовлетворение и блаженство. И тогда они написали Богу… Они…

Его прервал звонок мобильного. Он ответил:

— Да?

— Это Верну. Вы где?

— На Фобур-Монмартр.

— Жду вас в церкви Блаженного Августина, в Восьмом округе. Только пошевеливайтесь.

— В чем дело?

— Еще один.

— Что-что?

— Еще один убитый, черт возьми! Все уже здесь.

Предъявив удостоверения, они направились в глубь нефа. Необъятное сумрачное пространство было еще темнее и холоднее, чем пасмурный день снаружи. Напрасно пытался проникнуть сюда скудный свет витражей. Лучи терялись во мгле, так и не достигнув каменных стен. Запах ладана лишь утверждал превосходство тьмы. Он клубился в полумраке, плотный, душный, горьковатый. За кадильницами полицейские в форме натягивали оградительные ленты. Напарники снова предъявили удостоверения и пошли по центральному проходу.

Бывший «внештатный певчий», Волокин знал многие парижские церкви, но в церкви Блаженного Августина ему прежде бывать не приходилось. Она оказалась огромной. Еще на улице он подивился куполу и крестам, придававшим храму нечто византийское. Теперь же его поразила царившая здесь удушливая атмосфера. В воздухе, будто напитанном отрицательной энергией, витало что-то зловещее.

В конце прохода парни из службы криминалистического учета устанавливали прожекторы. Издали вспышки света навевали мысли о празднике. Непривычное сияние, сулившее что-то необычное, как бывает, когда на улице снимают фильм. Хотя Волокин догадывался, что там, рядом с алтарем, кому-то уже не до праздника…

Они шли вперед. Волокин осматривался на ходу. Церковь была построена из сланца или лигнита. Казалось, она хранит в себе дух времени. Или это души умерших? Порождение сумрачного разума, темной стороны сознания. Сейчас, когда его глаза привыкли к полутьме, он разглядел справа и слева угольно-черные часовни, а над ними — серо-белые витражи. Одни эти витражи леденили кровь своим серебристым оттенком, напоминавшим зубные пломбы. От холода у Волокина заныли челюсти. Он разглядывал проступавшие в окнах изображения в свинцовых переплетах и размышлял о беспощадных холодных ангелах, чья логика абсолютно чужда человеческой.

Ни одной картины, если только их не скрывал полумрак. Прямые, застывшие скульптуры, такие же непреклонные, как колонны, поддерживающие свод. Все пространство, словно Эйфелева башня, было покрыто металлическими конструкциями, выдававшими истинное время постройки: конец XIX — начало XX века. Зато люстры напоминали о Прекрасной эпохе. Собранные в гроздья шары висели на гнутых крючьях, как старинные газовые рожки.

— Ну и дерьмо.

Навстречу им вышел чернобровый верзила в блестящем зеленом бомбере.

Волокин догадался, что перед ним Эрик Верну, возглавлявший следственную группу.

Тот тоже его заметил и спросил у Касдана:

— Что за тип?

— Седрик Волокин из ОЗПН. — Армянин обернулся к русскому. — Эрик Верну, первое подразделение СП.

Волокин протянул руку, но тот уклонился от рукопожатия.

— Что вы еще задумали? — прошептал он на ухо Касдану.

— Он мне нужен, — заверил Касдан. — Положитесь на меня.

Волокин посмотрел в глубь прохода. На алтарных ступенях суетились похожие на астронавтов криминалисты. Щелкали вспышки, усиливая мертвенно-белое сияние. Наверху возвышался балдахин. Нечто вроде катафалка метров десяти в высоту, закрытого пологом медно-ржавого цвета с блестящим рисунком. Сам оттенок, говоривший о промышленности, о некой темной энергии, перекликался с цинковыми и свинцовыми конструкциями этой церкви. Поистине, мертвец выбрал себе подходящее место.

— Идите за мной, — приказал Верну.

Он заставил посторониться полицейских в форме. В белой луже у подножия алтаря, прямо перед первым рядом стульев, был распростерт голый мужчина. Верхняя часть туловища лежала на ведущих к возвышению ступенях. Ноги сжаты. Одна рука опущена, другая воздета. «Поза мученика», — подумалось русскому.

Тело сверкало в лучах прожекторов. Его нагота выглядела непристойной, и в то же время в ней, бесстыдно выставленной на обозрение, было что-то нереальное. Казалось, что, впитывая в себя свет, плоть утрачивает материальность. Волокину пришла на ум сияющая скульптура из белого мрамора, вроде «Пьеты» Микеланджело. Скульптура, которой совсем не место в сланцево-свинцовой церкви.