Джейк Арнотт - Подснежник

– Не здесь, – прошептала она.

Жанин поднялась дальше по ступенькам, на ходу протягивая руку, чтобы помочь мне встать.

– Идем, – сказала она и повела меня к двери комнаты рядом с туалетом. Когда мы вошли и Жанин включила свет, я увидел над кроватью большой плакат с портретом Че Гевары.

– Это моя комната, – объяснила она.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Жанин хихикала, пока мы раздевались. Жанин хихикала, когда, опрокинувшись на кровать, позволила мне медленно проникнуть в себя. Внезапно она толкнула меня в грудь.

– Я хочу смотреть, – сказала Жанин. – Я хочу смотреть, как он входит и выходит.

И когда я приподнялся, чтобы выполнить ее просьбу, она снова захихикала.

Потом мы некоторое время лежали на кровати и курили одну сигарету на двоих. Я пытался расслабиться, но мне не давала покоя мысль о том, что мне нужно возвращаться домой. Немного погодя я поднялся.

– Мне пора идти, – сказал я.

– Разве ты не хочешь сделать это еще раз?

Я через силу улыбнулся:

– Но мне действительно пора.

– Значит, у тебя уже есть подружка?

Я едва не расхохотался. Подружка! Карен бы это понравилось.

– Нет, – ответил я. – То есть она мне не подружка. Это что-то вроде гражданского брака, только наши отношения намного более свободны.

– Значит, она не будет против?

– Нет, – солгал я. – Она все понимает. Но мне все равно нужно ехать.

Домой я возвращался в такси. Большую часть пути я был погружен в состояние блаженной дремоты, но, когда машина подъехала к дому, я вдруг поймал себя на том, что с тревогой рассматриваю окна, проверяя, не горит ли там свет. Расплачиваясь с водителем, я почувствовал, как под ложечкой у меня противно засосало. Калитка палисадника пронзительно взвизгнула, вынося приговор. Виновен…

Мое очередное появление в мастерской блока «Е» было встречено дружным хохотом, улюлюканьем и свистом. Мне, однако, показалось, что грубоватого дружелюбия в этих звуках было больше, чем насмешки.

– Ты стал похож на сутенера-мальтийца, – заметил Гарри. – Но все же теперь ты выглядишь лучше, чем раньше.

Я чувствовал, что начинаю завоевывать доверие этих опасных людей. Кроме того, моя работа с ними начинала приносить первые плоды. Большая часть моих студентов уже пыталась что-то читать, изучать и даже писать, стараясь выбраться из болота умственной стагнации, вызванной режимом строгой изоляции. Социология дала им и модель, в рамках которой они могли полнее оценить свое положение, и терминологию, чтобы бороться с ним.

В основе всего лежала, разумеется, власть. Даже несмотря на то, что воля заключенных блока «Е» постоянно подавлялась, они не упускали случая продемонстрировать свое пренебрежительное отношение к надзирателям. Обитатели Субмарины считали себя выше последних и в интеллектуальном, и даже в культурном отношении. Будучи в большинстве своем жителями Лондона, они считали себя в полной мере наделенными чертами, свойственными столичной или даже международной аристократии, и это давало им моральное право поглядывать на своих по-провинциальному ограниченных и туповатых тюремщиков несколько свысока. С другой стороны, они откровенно наслаждались своим положением изгоев общества, что придавало им исключительность и ставило практически на одну доску с признанными знаменитостями. Гарри как-то сказал по этому поводу: «Вот бедняги эти надзиратели! Целыми днями они торчат здесь, стерегут меня, а когда возвращаются домой и ложатся со своими бабами, те спрашивают их только об одном: „Милый, о чем ты разговаривал сегодня с этим ужасным Гарри Старксом?“»

Но вернемся к социологии. Оценивая, анализируя собственное непростое положение, мои слушатели могли использовать научную терминологию в любом словесном столкновении с тюремной охраной и с администрацией. Новообретенная способность адекватно формулировать собственные мысли становилась важным оружием для защиты своих позиций в борьбе за власть, которая, в свою очередь, является главной целью и смыслом тюремной жизни. Разумеется, эта борьба не была непосредственной и не давала такого глубокого удовлетворения, как физическое насилие, к которому заключенные блока «Е» пытались прибегнуть несколько месяцев назад, когда подняли мятеж, и все-таки это было сопротивление, пусть и особого рода.

Порой сопротивление могло принимать даже форму юмора.

«И вот после занятий на прошлой неделе этот тупой попкарь, – ну, ты его знаешь, – спрашивает меня: мол, что вы изучали сегодня, Джефф? А я с серьезной мордой отвечаю, дескать, мы обсуждали доклад, неопровержимо доказывающий, что большинство тюремных надзирателей – патологические личности, пораженные комплексом авторитаризма. И что вы думаете? Этот дурак улыбается во весь рот и говорит: „Очень хорошо, Джефф, очень хорошо…“»