Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

— Какая природа? — не понял я.

— Я имею в виду натуру, талант! — объяснил Критский. — Он у вас природный или… отшлифован тщательным мастером?

Я опять не понял его и потянулся к коробочке.

— Можно я открою?

Критский тут же прикрыл коробочку широкой ладонью.

— Терпение юношей питает! Терпение!

Он сел за стол и обеими руками прижал коробочку к белоснежному животу.

— Я все вам покажу! Все! Я не имею права скрывать от вас это… Вы же первооткрыватель, так сказать… Некоторым образом Генрих Шлиман! Поверивший легендам и раскопавший Трою! Я все вам покажу, Ярослав — Мудрый, но! Сначала я хотел бы услышать от вас, так сказать, историю вашего открытия… восстановить цепь ваших логических умозаключений… стройную непрерывную цепь, приведшую вас к цели…

Критский был взволнован. Я понял, что он меня в чем-то подозревает, но в чем — понять не мог. Я молчал. А Критский, будто дразня меня, протянул коробочку мне.

— Ай-яй-яй… Как же это барон такую промашку-то дал… Ай-яй-яй… И на старуху, говорят, бывает проруха… Постарел, видать, старый повеса… Постарел!

Не отрывая глаз от коробочки, я сказал:

— Да он совсем не старый тогда был. Сорок пять лет к моменту дуэли ему исполнилось. Расцвет силы и опыта…

— Что вы говорите? — искренне удивился Критский. — Неужели всего сорок пять лет? А Пушкин-то его «старичком» за что называл? А? Может, барон состарился рано?

Нехотя я увлекался разговором:

— Я видел портрет барона 1841 года. Ему как раз тогда пятьдесят исполнилось. Роскошный мужчина с орлиным носом и со скандинавской бородкой. Выглядит прекрасно — лет на тридцать, не больше… Он еще почти столько же прожил. Умер в Париже в 1884 году в возрасте девяноста трех лет…

— Что вы говорите! — вскинул крылышки Критский. — Кто бы мог подумать! А Пушкин-то, бедный, его сорокалетнего «старичком». Ай-яй-яй…

Я старался понять, насколько искренне его бурное удивление. Критский мне широко улыбнулся:

— Не будем завидовать барону, юноша! Не будем. Почти полстолетия бедняга жил с клеймом убийцы великого нашего поэта. Жил в полной безвестности!

Я поразился, как хитро он выманивал меня на разговор. Но сдержаться я уже не мог. Во-первых, мне не терпелось узнать, что же скрывается в таинственной зеленой коробочке. Во-вторых, мне нужно было определить самому — насколько велика осведомленность этого странного персонажа, который знает все и так удивляется моим скромным сообщениям.

— Почему же в безвестности? Барон до конца жизни оставался очень известным в Европе человеком. Это в России после письма Нессельроде, о котором я вам вчера говорил, о бароне предпочитали помалкивать…

Критский из-под седых бровей бросил на меня быстрый взгляд.

— Почему же? Помалкивали-то о нем почему? Неужели из-за Пушкина?

— И из-за него тоже. Слишком дорого обошлось России посольство барона Геккерна.

Критский насторожился, аккуратно выложил зеленую коробочку на стол между нами.

— Очень интересно… Очень… Чем же он так нам насолил?

Я решил открыть перед ним карты. Ведь все, что известно мне, ничего не значило перед теми бумагами, которые находились в маленькой зеленой коробочке. Я восстановил в памяти карточку Геккерна из своей домашней картотеки.

— Якоб-Теодор барон фон Геккерн де Берваард начал работать в России секретарем нидерландского посольства в 1823 году.

— Еще до мятежа декабристов? — уточнил Критский.

— Вот именно. О его связях с декабристами никаких данных нет… Но сразу после мятежа в марте 1826 года барон Геккерн произведен в министры Нидерландского Королевства при Российском дворе, так тогда называлась должность полномочного посла…

— Вы считаете, — осторожно спросил Критский,— Геккерн мог иметь какое-то отношение к этому мятежу?

— Безусловно, — ответил я. — Уже в то время барон числился масоном высокого градуса. А все руководители мятежа, сами масоны, просто обязаны были ему подчиняться. Барон был в России их непосредственным патроном…

— Смело! — перебил меня Критский. — Очень смело! Следствие над декабристами было очень серьезным! Жестоким даже! Бедняги оговаривали друг друга почем зря… Как же так получилось, что никто о бароне ни слова не сказал? Ась?

Я объяснил:

— Во-первых, о бароне знали только руководители восстания. И то всего несколько человек… Во-вторых, каждый из них дал масонскую клятву молчания. И за нарушение этой клятвы расплата полагалась пострашней царской виселицы. И нарушившему запрет, и всей семье его.