Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

Критский молчал. Мне просто необходимо было разговорить его, и я продолжил:

— К моменту дуэли Пушкина барон проживал в Петербурге уже тринадцать лет. У него сложились самые тесные связи с высшим обществом. Российский канцлер граф Нессельроде был его лучшим другом. Вы представляете, какая информация находилась в руках барона?!

— Представляю, — засмеялся вдруг Критский.

Я понял, что лед, как говорится, тронулся, и продолжил с энтузиазмом:

— Но это еще не все! У барона в Петербурге имелась своя агентура!

— Скажите, пожалуйста! — радостно взмахнул крылышками Критский.

— Она так и называлась в обществе: «шайка Геккерна». Как о них пишет Щеголев: «Молодые люди знатных фамилий, связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, нежными узами эротической мужской влюбленности…» Это они затравили Пушкина… Вы напрасно думаете, что барон тяготился клеймом убийцы поэта… Ни сам барон, ни его «приемный сын» Дантес и не думали про это… Наоборот! Барон гордился прекрасно проведенной им операцией…

— Операцией? — вскрикнул Критский.— Вы так про трагическую дуэль? Это же безнравственно, сударь!

— Это не ко мне, — парировал я. — Насчет нравственности обратитесь к барону Геккерну. К нему, сударь, к нему…

Пожилой ангел разрумянился, затрепетали треугольные крылышки за спиной.

— Масонские связи барона с декабристами я еще могу допустить. Там большая политика! Мятеж! Но Пушкин-то! При чем здесь «семейная трагедия» бедного поэта?!

Лучше бы он не говорил этого. С детства набившие оскомину слова о «семейной трагедии» в его устах наконец обрели для меня свой истинный смысл. Вся любовная история Дантеса с Натальей Николаевной была просто прикрытием. Прикрытием какой-то гнусной авантюры «старичка» Геккерна. Какой — я еще не мог объяснить. Но то, что дуэль Пушкина с Дантесом нанесла несомненный ущерб России в «интернациональном вопросе», как выразился осторожный Вяземский, я уже не сомневался. Об этом я и заявил Критскому.

Критский расправил треугольные крылышки:

— По-вашему, барон Геккерн был вульгарным шпионом?

— Почему же вульгарным? — обиделся я за барона. — Барон был из того избранного числа людей, которые распоряжались… да и до сих пор распоряжаются судьбой Европы и всего мира… Барон — великий человек в своем роде… Злой гений…

Я поглядел на отутюженные белоснежные крылышки Критского и улыбнулся. И он улыбнулся мне.

— Такие обвинения доказать нужно… Документально доказать!

Я чувствовал всем своим существом, что опять вступаю на проклятый, сумасшедший диск «чертова колеса», но ничего с собой поделать не мог.

Я подмигнул Критскому:

— Так открывайте коробочку, сударь!

И он мне подмигнул:

— Откройте сами! Вы же у нас первооткрыватель! Генрих Шлиман, так сказать, — и он, лукаво улыбаясь, подвинул ко мне коробочку.

Я знал, что Критский уже осмотрел ее, но все равно волновался, как ребенок. Я взял коробочку в руки. Из потускневших, стершихся букв на крышке я понял, что была коробочка из-под сигар. Тех коротких Тонких сигар, которые тогда входили в моду вместо чубуков и трубок. Коробочка была антикварная. И Критский подтвердил мне глазами это.

— Она… Открывайте! Ну?

Я осторожно открыл зеленую коробочку. В ней лежал, свернутый вчетверо, желтый лист старинной бумаги, исписанный мелким, бисерным почерком. Волнуясь, я развернул перед глазами плотный, как ватман, лист. И вздрогнул с досады. Исписан он был по-французски. В тексте, правда, встречались аккуратные рисунки каких-то геометрических фигур: квадратов, пересеченных основаниями треугольников, но понять их назначение было невозможно. Под рисунками целыми гроздьями были рассыпаны мелкие цифирьки. Единственное, что я понял, — бумага эта была частью какого-то большого документа. Она была пронумерована в верхнем правом углу цифрой «13». И еще я понял по встречающимся в тексте иероглифам: крестикам, квадратикам, уголкам, волнистым линиям, стрелочкам, что документ этот является какой-то зашифрованной масонской грамотой. И к дуэли Пушкина бумага, кажется, не имела никакого отношения…

— Ну как? — участливо спросил Критский. — Поняли что-нибудь? Я, откровенно скажу, голову себе уже сломал… Но вы-то специалист, конспиролог… О Пушкине там, по-моему, ни слова?

Я жалел, что нахожусь не дома, что нету у меня под рукой замечательной «Энциклопедии масонства» Мэн— ли П. Холла.

— А где остальные листы?

— А вы разве не знаете? — удивился Критский.