Вольфганг Хольбайн - Немезида - От полуночи до часа кошмаров

Но здесь и теперь, казалось, все могло измениться: с каждым вдохом здешнего затхлого, пыльного воздуха во мне росло желание окончательно и конкретно убить Эда. Не могло ли быть так, что он вообще живет все еще только потому, что он был слишком глуп, чтобы понять, что он уже давно мертв? А что, интересная теория, мне кажется.

Мне было нужно время побыть одному, хотя бы всего лишь полчаса.

— Я пойду один, — наконец решительно сказал я и кивнул Элен. — Лучше ты пойди с ней. А Карл останется с Эдом и в случае надобности окажет ему первую помощь, если заметит, что его сердце уже несколько часов не бьется, а его глупые замечания — не что иное, как последние сокращения его нервов в области рта и горла.

— Скорее это уж будет последняя помощь, — злобно пробормотал Карл.

— Ну это мы еще посмотри. — Эд демонстративно пощелкал суставами пальцев и набычился в сторону Карла. — Можете спокойно идти на все четыре стороны — мы тут вдвоем знаем, чем заняться.

— Да я даже и не сомневаюсь, — решительно ответила Элен и посмотрела на меня взглядом, мечущим громы и молнии. По-видимому, она уже была сыта по горло Марией, которая живо развернулась в ее сторону, и не испытывала никакого желания быть еще к тому же и в компании Юдифи, которая ей тоже казалась лишней. А может быть, просто в этот момент она чувствовала себя так же, как и я, и ей тоже хотелось побыть наедине с собой. — Это слишком опасно. Юдифь пойдет с тобой. Встретимся через полчаса здесь же, — добавила она, бросив взгляд на свои страшно дорогие дизайнерские наручные часы, по сравнению с которыми даже мои (далеко не дешевые) часы терпели явное фиаско, и отняла у меня тем самым последнюю надежду на некоторое время и пространство для меня лично. Она исчезла за дверью, и Мария безмолвно последовала за ней.

Юдифь молча подошла ко мне. Я посмотрел на нее, не обиделась ли она из-за того, что я только что пытался от нее отделаться, но потом решил не зацикливаться на этом. Во всяком случае, сейчас любой из нас чувствовал себя измученным, а женщины сами по себе достаточно сложные создания, поэтому лучше, по возможности, не наступать им на ноги. И только когда опухоль спадет с пальцев, тогда уже омыть их розовой водой. Я, конечно, не знаток женщин и не специалист по отношениям, но несколько основных правил я усвоил.

— Ну хорошо, — выдохнул Карл, бросив на Эда презрительный взгляд, поднявшись со своего места и взяв фонарь, который Юдифь положила на кухонный стол. — Я, конечно, понимаю, что это абсолютно бессмысленно, но я пойду с вами.

— Да он меня боится, — самодовольно ухмыльнулся Эд.

Карл отрицательно помотал головой.

— Скорее, за вас, — сухо поправил он Эда и подошел ко мне. — А еще больше за вас. Здание здесь очень старое, ветхое. Здесь очень легко пораниться, если плохо ориентироваться.

Ну да, а ты, само собой, прекрасно здесь ориентируешься, добавил я про себя. Хотя ты ничего не имеешь общего ни с фон Туном, ни со всей этой безумной историей о каком-то сумасбродном завещании и с этим замком с привидениями. Отлично, ты просто время от времени ищешь спрятанные в катакомбах сокровища, ну и довольно этого. Я оставил эти свои мысли про себя и ничего не ответил ему. В этом месте все грубые изречения как-то сами собой быстро превращаются во враждебность и кровожадность, насколько я понял. Кроме того, Элен своим доминантным поведением на корню зарубила мои виды на несколько минут уединения, и если уж у меня был выбор ходить в темноте наедине с обиженной женщиной или все же согласиться с тем, что нас будет сопровождать еще и Карл, то я выбираю последнее. Таким образом, выяснение отношений с Юдифью можно будет отсрочить. И кто знает, может быть, Цербер каким-то чудесным образом вспомнит по дороге о пути, который выведет нас к мумифицированным останкам легендарного Клауса Зэнгера и нацистскому золоту?

— Да, и насчет Стефана, — нерешительно сказал я, когда мы вышли из кухни, не понимая, почему я это делаю. — Мне очень жаль. Я имею в виду, мне жаль, что он так вел себя с вами.

Хотелось ли мне обозначить свое миролюбие, подсластить ему пилюлю из-за того, что я надеялся выведать у него что-то важное (я был железно убежден, что он кое-что от нас утаил, кроме своего исследовательского штаба по поискам нацистского золота в подвале), или это было следствием моей собственной нечистой совести? Если да, то почему? Я же ничего не сделал Церберу, хотя был близок к тому, чтобы оторвать ему голову. Возможно, этого было достаточно. Возможно, я просто хотел доказать себе самому, что я был в состоянии противостоять всем негативным побуждениям, которые рождала ледяная атмосфера этих развалин, что я в состоянии придерживаться моих собственных миролюбивых, социально приемлемых установок.