Дот Хатчисон - Розы мая

– Хочу чего-нибудь на десерт, только не «Ореос».

– Ладно, идем.

Эддисон тащится за нами через весь магазин, повесив на руку корзину, и я даже представить не могу, как мы смотримся со стороны. Хотя нет, немножко могу. Он – в футболке с девизом и расстегнутой толстовке под пальто, я – в пижаме и бинтах, и мама – в костюме. Из обуви у меня больничные носки. При этом выражение на мамином лице не располагает к шуткам в мой адрес.

Такое выражение удается ей особенно хорошо.

Настоящая стервозная физиономия.

В кулинарии берем по сэндвичу, потому что на готовку дома рассчитывать не приходится, и еще кое-что на завтрак, после чего проезжаем вдоль полок с мороженым. Я нахожу апельсиновый шербет – он легче для горла, чем мороженое. Мама и Эддисон долго пререкаются и, не сошедшись во вкусах, берут по пинте каждый. Юноша-кассир, придвигая покупки к сканеру, смотрит на меня большими глазами.

– Что с тобой?

Эддисон уже собирается вмешаться, но я отвечаю пареньку вежливой улыбкой.

– Одержимый дьяволом пневмомолоток. Мы нарисовали диаграмму в гараже – там, видишь ли, места побольше, – исполнили ритуал, а потом и не заметили, как шнур упал в круг вызова.

Кассир открывает рот, но тут мама хлопает меня по плечу.

– В следующий раз будешь внимательнее перед тем, как начинать заклинание. Хорошо, что успела отправить его обратно.

Эддисон отворачивается к пакетам, чтобы парнишка не видел, как он улыбается.

Краешек нормальности в этот безумный, ненормальный день.

Диван завален сугробом простыней; на завтра у нас намечалась сортировка белья – что-то оставить, что-то отдать, а что-то выбросить. Зная маму, я не уверена, что в ее расписании произошли какие-то перемены. Сегодня же даже Эддисон вынужден устроиться с обедом на полу, и, что самое удивительное, он даже не выглядит недовольным. В самом конце ему, однако, приходится подняться и выйти в кухню, чтобы ответить на звонок от Вика.

Мама решает воспользоваться моментом, и мы поднимаемся наверх вымыть мне волосы. Выясняется, что за исключением этих самых волос, все остальное к такого рода процедурам не готово. Я снова надеваю желтые штаны и фэбээровскую футболку – отчасти потому, что в них удобно, но прежде всего потому, что в них спокойно.

Все ноет и болит. В нескольких ребрах трещины – точную цифру врач называть не стал, – мышцы напряжены. Я не задыхаюсь, но ощущаю каждый вдох так, как ощущала раньше. Обычно, если проблем с дыханием нет, то и беспокоиться не о чем. Впрочем, мои проблемы не в груди, а в синяках и распухшем горле. Обдумывая случившееся, я не возношу благодарности адреналину. В моем случае он подтолкнул меня к глупым и безрассудным поступкам. Иначе как объяснить, что в какой-то момент я ухватилась за нож? Не за рукоятку, а за лезвие…

Забинтованные пальцы не шевелятся, и боль пульсирует в них эхом сердца. Какое-то время рассчитывать на них не стоит.

И все же, если не глупить больше обычного, меня ждет полное выздоровление. Останется, может быть, несколько шрамов, но при точном соблюдении предписаний все функции останутся при мне. Ребра осматривал только один доктор, а вот руки привлекли трех. Меня напичкали антибиотиками и болеутоляющими, да еще настоятельно порекомендовали проконсультироваться у психиатра.

Вообще-то седативное мне следовало принимать все пять последних лет, но сейчас, впервые после той жуткой ночи ожидания Чави, я чувствую себя в порядке и без них.

Более чем в порядке.

И вот это на самом деле и есть самое тревожное.

Эддисон возвращается в гостиную и берет собранное уже белье, а когда мама корит его, даже не пытается смутиться.

– Я не в том возрасте, чтобы сидеть на полу, – отмахивается он.

– Я старше.

– Вы остаетесь молодой, потому что поедаете души.

– Верно. – Она забирает у него стопку сложенных простыней, встряхивает и бросает в стоящий на диване ящик со всем остальным. – Что сказал Виктор?

– Он все еще в хирургии. Наши работают с образцом крови и теми материалами, которые Рамирес и Стерлинг взяли из квартиры.

– Если он не выживет, вы сообщите семьям? – Мама мягко толкает меня на диван, хлопается на пол и, прислонившись к моим ногам, рассеянно тянется к пульту. Так она занимает руки во время разговора, потому что пока она что-то делает, ничего плохого случиться не может.

Или что-то вроде этого. Такая уж моя мама, и такой она была всю жизнь, а потому Эддисон, который хорошо ее знает, принимает все спокойно.