Крис Хаслэм - Двенадцать шагов фанданго

Волосатые руки Жан-Марка тяжело опустились рядом со мной на стол.

— Луиза несчастна, — произнес он.

— Пусть привыкает, — пробормотал я. — Эта жалкая тварь. Этот большой унылый альбатрос. Ты еще ее узнаешь.

— Я не хочу, чтобы она страдала, — вздохнул Жан-Марк, — потому что она желает показать, где ты спрятал мою вещь.

Я вытащил из пачки сигарету.

— Почему бы тебе не позволить мне показать место тайника?

Он положил руку на мое плечо.

— Я спрашивал у тебя, ты мне солгал. Не терплю лжи. Даже не предоставляю лжецам другого шанса, потому что считаю, что, если ты меня обманываешь, принимаешь меня за дурака. Разве я не прав?

Я кивнул. Он был прав: я действительно полагал, что он глуп.

Он кивнул в ответ.

— Теперь Луиза жалуется, что ты украл у нее выпивку и грубо высказывался. Ты испортил ей настроение. Я хотел бы, чтобы ты вернулся в фургон и ждал нас там. Как насчет этого?

Я пожал плечами и стал подниматься. Жан-Марк снова усадил меня на стул и придвинулся лицом ближе к моему уху.

— Еще одна вещь: если сегодня вечером все пройдет хорошо, не будет никаких неприятностей. Насколько я понимаю, твоя экс-любовница желает только одного — чтобы ты не мешал ей наладить жизнь с новым любовником. Да, она требовала тебя застрелить или что-то в этом роде, но таковы все женщины. — Он крепче сжал мое плечо и приблизился настолько, что мог слизать пот с моей щеки. Звуки его голоса смешались с запахами бренди, табака, мяты и кокаина. Его слова вызвали во мне дрожь. — Но если ты надуешь меня, я разряжу в тебя эту великолепную пушку. Понял?

Когда мы покидали бар, гитаристы потягивали из бутылок виноградный сок, а толпа снова пыталась уговорить девушку танцевать. Я последовал за Бенуа в ночь, недоумевая, что имел в виду Жан-Марк, когда говорил о Луизе, желающей сойтись с новым любовником. Этого наверняка не могло случиться или могло? Сама мысль об этом вызывала желудочную боль. Снаружи западная часть неба еще оставалась темной, в долине блуждали густые тени, уличные огни четырех деревень сверкали на дальних склонах, как пригоршни жемчужин, брошенные на покрывало из черного бархата. Невозможно было определить, что находилось между мной и ними: скалы, хребты, реки, леса — все скрывалось под покровом темноты. Мне пришло в голову, что в двадцати шагах среди этих чахлых кустов я был бы так же невидим. Если бы я продолжал удаляться, они бы никогда не нашли меня, и, в конце концов, я смог бы уйти достаточно далеко, чтобы спрятаться и поспать несколько часов, прежде чем направиться в дом Кровавой Мэри. Она ждала от меня угощения в заведении Дитера, пока я прохаживался в то утро с Жан-Марком, и я обещал навестить ее. Должно быть, у нее в доме были деньги, она имела машину, но это мне не нужно. Я извлеку кокаин и сбегу на побережье, исчезну навеки в ворохе грязных банкнотов. План выглядел великолепным, требовалась только смелость для побега. Я посмотрел вдаль на светящиеся деревни, на мгновение они воспарили в пространстве и подлетели так близко, что я мог дотронуться до них, изъять сверкающие жемчужины из их очагов и оставить дома без света. Это отвечало моим намерениям.

Мне следовало быть посмелее, иметь чуть больше мужества, больше находчивости. Все, что от меня требовалось, — бежать. Бенуа прочитал мои мысли и схватил за руку.

— Влезай, — прорычал он.

Я взобрался в кабину фургона и закурил сигарету.

— Можно немного музыки?

Он пожал плечами.

— О'кей. Какой разговор.

Радиостанция ФРА передавала «Гитариста» в исполнении Кинга. Песню о побеге, отваге, выдержке и вознаграждении. Для меня это мало что значило, хотя среди людей не особо выдающихся я представлял известную ценность.

Я размышлял об утверждении Жан-Марка, что при известных условиях не должно случиться никаких неприятностей, когда у дверцы фургона появилась Луиза, подобно лунатику, сбежавшему из психушки.

— Вылезай! — крикнула она. — Немедленно вылезай!

Бенуа закрыл руками рябое лицо и застонал.

Я опустил стекло дверцы:

— В чем дело?

Она явно приняла гораздо больше кокаина, чем предполагала дневная доза, но это ее не радовало.

— Это я — альбатрос, я?

Я вздохнул и бросил отсутствующий взгляд на темные испанские холмы, прикидывая, слышали они когда-либо подобную речь. Затем кивнул.

— Да.

Она с усмешкой недоверия покачала головой:

— Как ты себе это представляешь?

Если бы моя голова получила хотя бы половину ее кайфа!

— Убирайся, — сказал я. — Возвращайся в дом и танцуй с Шарлем Азнавуром. Воображай, что ты единственная чайка на свете, а он — единственный буек. Валяй.