Колин Маккалоу - Включить. Выключить

Кармайн сглотнул, наткнувшись на этот взгляд, как на кол.

— Это известно только Богу, но вряд ли он способен на такую жестокость. Такие убийства совершают не для того, чтобы увидеть страдания жертвы. Скорее всего преступник усыпил Мерседес, чтобы действовать без помех. В одном я могу вас заверить: у Бога и в мыслях не было причинять ей страдания. Если вы верите в него, тогда поверьте и в то, что она не мучилась.

«Да простит мне Бог эту ложь, — думал Кармайн, — но разве я могу сказать правду убитому горем отцу? Вот он сидит, мертвый разумом и духом, а шестнадцать лет любви, заботы, тревог, радостей и мелких огорчений развеялись как дым над трубой крематория. Зачем мне растравлять его раны? Ему еще предстоит собраться с силами и продолжать жить, в нем нуждаются еще пятеро детей и жена, сердце которой не просто разбито — оно перемолото».

— Спасибо вам, — вдруг произнесла миссис Альварес.

— Спасибо, что вытерпели мои расспросы, — отозвался Кармайн.

— Вы безмерно утешили их, — сказал отец Тезорьеро по пути к двери. — Но ведь на самом деле Мерседес мучилась?

— Насколько я понимаю, неописуемо. Трудно заниматься моей работой и верить в Бога, святой отец.

На улице появились два журналиста — один с микрофоном, другой с блокнотом. Заметив Кармайна, оба ринулись к нему.

— Кыш, стервятники! — рявкнул он, забрался в машину и рванул прочь.

Проехав несколько кварталов и убедившись, что репортеры не висят у него на хвосте, Кармайн свернул на обочину и дал волю чувствам. Мучилась ли она? Еще как! Она страшно мучилась, а ее мучитель сделал все возможное, чтобы она не потеряла сознание раньше времени. Последним, что она увидела в жизни, скорее всего была ее собственная кровь, исчезающая в отверстии стока, но об этом ее родные не должны узнать. Этот мир захватывает дьявол. А воины добра проигрывают битву за битвой.

Понедельник, 11 октября 1965 г.

День Колумба не входил в число государственных праздников. И члены правления Центра неврологических исследований имени Хьюлингса Джексона ровно в одиннадцать часов собрались в конференц-зале на четвертом этаже. И хотя его никто не приглашал, Кармайн тем не менее твердо решил присутствовать на заседании. Он прибыл пораньше, наполнил чашечку тонкого фарфора из общественного кофейника, положил на хрупкую фарфоровую тарелку два пончика и уселся в дальнем конце зала, лицом к окну.

Мисс Дездемона Дюпре, войдя в зал и увидев, как Кармайн уписывает за обе щеки угощение, приготовленное для членов правления, назвала его поступок наглостью.

— Знаете, вам очень повезло, — услышала она в ответ. — Если бы архитекторы больницы Холломена не разместили стоянку перед зданием, вид отсюда был бы совсем не тот. А так панорама открыта до самого Лонг-Айленда. Чудесный день, правда? Наступает лучшая пора осени, и если вязы внушают мне чувство скорби, то кленам нет равных в яркости. Их листья — таких разных оттенков, такая гармония спектра…

— Не думала, что вам хватит словарного запаса на такую тираду! — перебила его мисс Дюпре. Ее глаза стали ледяными. — Вы сидите на месте председателя правления и едите то, что приготовлено не для вас! Будьте любезны сейчас же покинуть зал!

В этот момент появился профессор. Заметив лейтенанта Дельмонико, он тяжело вздохнул.

— Боже, о вас я не подумал, — сказал он Кармайну.

— Нравится вам это или нет, профессор, но я должен присутствовать здесь.

Прежде чем профессор успел ответить, вошел Моусон Макинтош из университета Чабба. Он засиял при виде Кармайна и тепло пожал ему руку.

— Кармайн! Я знал, что Сильвестри поручит это дело вам, — заявил Моусон — так обычно звали президента все, кто его знал. — Я несказанно рад. Садитесь здесь, рядом со мной. Только не вздумайте, — добавил он заговорщицким шепотом, — портить себе аппетит пончиками. Рекомендую яблочный кекс.

Мисс Дездемона Дюпре, сдерживая ярость, удалилась, чуть не столкнувшись в дверях с деканом Даулингом и профессором неврологии Фрэнком Уотсоном — тем самым, который ввел в обращение злополучные названия «Хаг» и «хагисты».

Макинтош, которого Кармайн хорошо знал по нескольким щекотливым внутренним делам Чабба был настоящим американцем. Рослый, всегда элегантно одетый и подтянутый, с шапкой густых волос, золотисто-каштановый оттенок которых с возрастом превратился в медный. Американский аристократ до мозга костей! Когда он появлялся в обществе президента США Линдона Джонсона, тот выглядел рядом с Моусоном довольно бледно, несмотря на свой рост. Впрочем, августейшие особы с такой родословной, как у Макинтоша, предпочитали управлять большим университетом, а не разнузданной шайкой скандалистов в конгрессе.