Александр Проханов - Виртуоз

— Этой позой нужно долго овладевать. Эта танцевальная поза есть поза палача, высекающего сердце из груди своей жертвы.

— Я не стану брать у тебя уроки этого зловещего балета. Просто покажи один раз.

Виртуоз вышел на середину кабинета. Выпрямил спину. Туго напряг крестец. Приподнял левую ногу, повернув стопу внутрь. Распростер в воздухе руки, придавая им форму пропеллера. Молниеносным взмахом провел ладонью перед грудью, мысленно ее рассекая, срезая с аорты красный бутон дрожащего сердца.

— Вот и все, — сказал он, видя, как в темных глазах Рема полыхнул торжествующий огонь, словно моментальная вспышка фотографа.

Рем встал посреди кабинета, пытаясь повторить танцевальный этюд. Его приподнятая нога смешно вывернулась. Руки криво загнулись. Он был похож на жука, посаженного на булавку.

— Нет, не могу, — разочарованно произнес Рем, — Не дается и мне загогулина.

— Я пойду, — сказал Виртуоз, унося с собой провинциальную газету.

Президент Лампадников находился в своей подмосковной резиденции «Барвиха-2», предполагая посвятить утро наблюдениям за животными в небольшом зоопарке, который размещался тут же, на территории усадьбы. Зоопарк— единственное нововведение, которое позволил себе Лампадников, заступая на место своего предшественника Долголетова, не подвергая перестройке простое и красивое здание резиденции. Он уже облачился в прогулочный костюм, достал фотоаппарат, подаренный ему премьер-министром Англии, чтобы сделать несколько снимков уссурийского тигра, недавно помещенного в зверинец. Предстояло утреннее кормление зверя. На завтрак хищнику был доставлен живой олень. Лампадников хотел запечатлеть сцену поедания оленя, чтобы пополнить серию своих «натурфилософских» фотографий. Он давно уже оставил ружейную охоту, предпочитая «охотиться» с фоторужьем, отыскивая в природе моменты схваток и поеданий. Бабочка, которую склевывает трясогузка. Дрозд, в которого вонзается ястреб. Гусеница, которую поедают муравьи. Политическая жизнь, в которой он участвовал, тоже была непрерывной едой — утром на стол гурману подавали зажаренного и проперченного политического противника, а на ужин он сам становился вкусно приготовленным блюдом. Эти забавные размышления были прерваны появлением секретаря, который доложил, что экс-президент Долголетов направляется в «Барвиху-2» и просит его принять. Раздосадованный тем, что ему помешали в приятном времяпрепровождении, Лампадников, он же Рем, отложил фотокамеру и принялся ждать.

В окно из-за шторы он наблюдал, как вышел из машины Долголетов, невысокий, стройный, точеный, чем-то напоминавший шахматного офицера, вырезанного из слоновой кости. Направился под колонны, резко взмахивая левой рукой, прижимая к бедру правую кисть. Это был признак сосредоточенности и концентрации воли, что предполагало внутреннее борение и серьезный повод, побудивший Ромула нанести внезапный визит. Рем усмехнулся и не пошел встречать Ромула, нанося его самолюбию укол, выигрывая несколько очков еще до начала схватки.

Ромул вошел, с порога меняя выражение лица. Угрюмое и сердитое, оно сменилось на радушное и насмешливое, с той очаровательной застенчивой улыбкой, которую так обожали дамы из числа его многочисленных поклонниц.

— Прости, что не вышел к тебе навстречу. Звонил Сабрыкин, — Рем кивнул на мобильный телефон, зная, что и этим сообщением уязвлял Ромула, полагавшего, что дела партии находятся в его компетенции. Они обнялись, и Рем почувствовал неестественность объятий, напряженность гибкого натренированного тела. — Очень рад тебе, дорогой Виктор.

Ромул, разомкнув объятья, прошелся по светлой, залитой шлицем гостиной, оглядывая стены, потолок:

— Не был здесь два года. Все как прежде. Впрочем, есть небольшие изменения. На столе стоял бюст Петра Великого, теперь здесь стоит Вениамин Франклин. Здесь висела картина: «Битва при Корфу», теперь здесь милый пейзажик. В остальном все, как прежде.

— Я не хотел ничего переделывать. Через два года ты снова станешь хозяином дома, и ничто тебя не должно раздражать.

— Спасибо за чуткость. Однако эти маленькие изменения, которые ты произвел в интерьере, подчеркивают наше несходство. Я — солдат, ты — гуманитарий. Я — славянофил, ты — западник. Но именно это несходство учитывалось технологами, обеспечивающими преемственность власти. Курс прежний, однако, несколько новых оттенков.

— Наш друг Виртуоз — замечательный колорист. Его искусство — в оттенках.