Том Клэнси - Государственные игры

После того, как экскурсия по второму этажу завершилась, группа направилась к лифту, где приостановилась в ожидании Хаузена. Тот все еще стоял с телефоном в углу, сгорбившись и заткнув одно ухо пальцем, больше слушая, чем отвечая. Тем временем Столл заглянул в свой рюкзак, а затем, подхватив его, присоединился к остальным. Он улыбнулся Полу, и тот подмигнул в ответ.

– Сожалею, – сообщил им Ланг, – но показать вам третий этаж, где проводятся научно-исследовательские работы, у меня не получится. Поверьте, лично я ничего против вас не имею, но, боюсь, наши акционеры восстанут. Понимаете, сейчас мы работаем над новой технологией, которая перевернет всю отрасль.

– Понятно, – кивнул Столл. – А эта ваша технология, она случайно не связана с квантовыми частицами, принципом суперпозиции и квантовой механикой, а?

Уже во второй раз за этот день Ланг заметно побледнел. Казалось, он что-то хочет сказать, но у него это никак не получается.

Столл широко улыбнулся.

– Помните об устройстве для обрезки заплесневевшего хлеба, о котором я вам говорил?

Ланг кивнул, так и не раскрыв рта.

– Что ж, герр Ланг, – Столл пошлепал ладонью по рюкзаку, крепко зажатому в другой руке, – я дал вам почувствовать только легчайший привкус того блюда, которое с его помощью можно приготовить.

Хаузену показалось, что рухнул мир, когда он услышал этот голос из прошлого, кошмарного прошлого, хотя он никак не мог поверить в его реальность.

– Приветик, Хасье, – послышался в трубке голос с сильным французским акцентом. Это была кличка Хаузена времен его студенчества, когда он учился в Сорбонне в Париже. Хасье – “бык”, финансовый спекулянт, играющий на повышение, и лишь считанные люди знали об этом его прозвище.

– Привет, – неуверенно откликнулся заместитель министра. – Кто это?

– Это твой друг и сокурсник Жерар Дюпре, – ответил голос в трубке.

Лицо Хаузена превратилось в бледную маску. Манера говорить была менее живой и агрессивной, чем ему помнилось, но он подумал, что это вполне мог быть и Дюпре. На мгновение Хаузен лишился дара речи. В его голове пронеслась кошмарная череда лиц и событий.

– Да-да, это Дюпре, – прервал его воспоминания голос. – Человек, которому ты угрожал. Человек, которому ты пригрозил, чтобы он не возвращался. Однако теперь я вернулся. Но уже как революционер Жерар Доминик.

– Трудно поверить, что это ты, – наконец выдавил из себя Хаузен.

– Мне назвать тебе кафе? Или улицу? – Голос стал более жестким. – Или назвать имена девчонок?

– Нет! – оборвал его Хаузен. – Это было твоих рук дело, а не моих!

– Ну, это ты так говоришь.

– Нет! Так и было на самом деле.

– Это ты так говоришь… – медленно повторил голос.

– Как ты узнал мой номер? – спросил Хаузен.

– Нет ничего, что я не смог бы получить, и никого, кого не смог бы отыскать.

Хаузен тряхнул головой.

– Почему именно сейчас? – спросил он. – Прошло целых пятнадцать лет…

– Лишь мгновенье – с точки зрения богов, – рассмеялся собеседник. – Кстати, именно им и угодно теперь тебя осудить.

– Меня осудить? – переспросил Хаузен. – За что? За то, что рассказал правду о твоем преступлении? То, как я поступил, было правильным…

– Правильным?! – Его не стали дослушивать. – Задница ты, Хасье. Верность, вот ключевое слово. Верность и в радости и в горе. Верность при жизни и в момент смерти. Это то, что отличает человека от недочеловека. И стремясь избавиться от всех недолюдей, Хасье, я планирую начать с тебя.

– Ты остался все таким же чудовищем, как и был, – заключил Хаузен. Его ладони вспотели. Ему пришлось сильнее сжать трубку, чтобы не дать ей выскользнуть из руки.

– Нет, – возразил Дюпре, – я стал куда чудовищней. Много чудовищней. Потому что теперь у меня есть не только стремление к исполнению собственных желаний, но и я создал средства для претворения их в жизнь.

– Ты создал? – возмутился Хаузен. – Это твой отец создал эти средства…

– Их создал я! – оборвал его Дюпре. – Я. Все сам. Все, что я имею, заработано мной самим. Папаше повезло после войны. Всякий владелец фабрики в то время стал бы богат. Нет, он был таким же дураком, как и ты, Хасье. Правда, его хватило на то, чтобы сделать красивый жест – вовремя умереть.

Это какое-то сумасшествие, подумал Хаузен.

– Дюпре, – произнес он вслух. – Или я должен называть тебя Домиником? Я не знаю, где ты и кто ты теперь, но я сегодня тоже не тот, кем был. Гораздо выше. Я уже совсем не тот студентик, которого ты помнишь.