Эдди Шах - Оборотни

Фрик знал, что Шиллер отличается большой жадностью. Его предки владели огромными поместьями на Востоке, которые были потеряны после Первой мировой войны, когда неистовой инфляцией разрушались самые прочные состояния. Эти поместья перешли к еврейской семье, которая через некоторое время погибла в концентрационных лагерях. Гитлер пообещал его отцу за верную службу режиму вернуть поместья. Но поражение в мировой войне и переход Восточной Германии под контроль русских сделали это невозможным. Как только произошло воссоединение Германии, Шиллер занялся проблемой семейных поместий. И он с ужасом обнаружил, что семья английских торговцев бакалейными товарами, близких родственников тех евреев, к которым некогда перешли эти земли, располагала документами, подтверждавшими ее право на родовую собственность Шиллеров. Завещание, которое предоставляло ей это право, было написано на вырванном листке календаря за 1938 год, единственном листке бумаги, который оказалось возможным получить семье, знавшей о своей неминуемой смерти в газовой камере. Поместья были завещаны другому заключенному, отдаленному родственнику, с условием, что, если они когда-нибудь будут возвращены в еврейские руки, все деньги и прибыли, полученные от них, будут переданы на создание сионистского государства. Сами же поместья должны были использоваться на благо тех евреев, которые пострадали от рук нацистов и других угнетателей веры.

Шиллер понял необходимость бескомпромиссной борьбы с теми, кто, как всегда учил его отец, был ответственен за разгром Германии и принижение ее достоинства. Они были ворами и снова хотели красть землю, которая им не принадлежала, землю и поместья, которые по праву наследования были его собственностью.

Карл Шиллер с большим интересом и желанием вновь обратился к делу. Ненависть его подогревалась Гробом Митцером, которого он знал и которому верил как другу и коллеге по предпринимательству. На протяжении последних нескольких лет он помогал финансировать партию и тесно сотрудничал с Митцером в создании той финансовой базы, с которой могли бы начать воплощаться в жизнь мечты о новой Германии. Смерть Митцера привела его в оцепенение, но не надолго. Уже через полчаса он связался с теми, кому доверял в Совете, и представил веские соображения, почему ему следовало бы занять освободившееся место. Последний его звонок был Фрику, которого, как он знал, следовало убедить в первую очередь.

— Я пока не считаю вас готовым занять место в Совете, — сказал Фрик, когда Шиллер закончил говорить. Он лгал, поскольку финансист был очевидной кандидатурой. Он знал подноготную Шиллера, знал о его жадном стремлении к тому, что тот считал принадлежащим ему по праву, знал о его врожденной ненависти к евреям. Они были давно лично знакомы, и Фрик доверял Шиллеру настолько, насколько он вообще мог доверять другому человеку.

Шиллер продолжал просить, вновь и вновь доказывая необходимость своего участия в Совете. При этом он заверял Фрика в личной своей верности ему и всему руководству партии. И тогда Фрик сделал вид, что сдается на мольбы Шиллера.

— Когда мы придем к власти, дорогой мой Шиллер, — сказал в заключение того разговора Фрик, — мы возвратим земельные владения тем, кто поддерживал нас. Это самое меньшее, что мы можем сделать. — И даже по телефону он ощутил, как Шиллер затрепетал от восторга.

Итак, новый лидер продолжал осмотр зала. Взгляд его задержался на Клаусе Бюле, владельце франкфуртской «Дейли ньюс» и телевизионной станции. На эту сферу следует оказать большое давление, здесь недостаточно влияние национал-социалистов.

Надо раскачать Бюле, сделать его газету рупором национальных идей. Другие газеты последуют его примеру, средства массовой информации хорошо известны своим стадным характером.

— Но, — продолжал Фрик, — если нам предстоит занять принадлежащее нам по праву место в истории, мы должны выйти из подполья. — Он сделал паузу, ощутив общее напряжение. Они давно привыкли скрывать свои чувства, таить свои желания. Они не протестовали, когда на званых обедах, по телевидению или в газетах проклинали Гитлера и «третий рейх». Ненависть к нацизму превратилась в крупный бизнес. И они держали язык за зубами, никогда не высказывали открыто своих убеждений.

А теперь их призывают выйти с открытым забралом.

Он чувствовал их волнение; они как бы находились в тоннеле, и грохот приближавшегося экспресса уже сотрясал рельсы.