Миккель Биркегор - Через мой труп

Вскоре я был уже не в силах сдерживать переполнявший меня гнев. Я принялся молотить кулаками по дивану, расшвыривать подушки, пинать мебель, кричать в сторону двери, за которой скрылась Лина.

Я чувствовал себя незаслуженно оскорбленным и преданным. Уж кому-кому, а Лине — единственной из всех! — следовало бы меня понять.

Устав крушить предметы интерьера, я бессильно рухнул на диван.

Постепенно ко мне снова вернулось чувство раскаяния. Если я и не заслуживал адских мук за свое интервью, то уж наверняка был достоин геенны огненной за похождения с Линдой Вильбьерг. То, что случилось между нами, представлялось мне сейчас настолько гротескным, что и изменой-то не выглядело, хотя, несомненно, являлось таковой. Я был самой настоящей свиньей, ужасным отцом и плохим супругом. Весь мой гнев по отношению к Лине растаял — она была права: я плохой человек, способный причинять окружающим лишь боль. Я расплакался, проклиная себя, свое гнусное поведение и жалкую натуру. Бегая по квартире, я бил ладонями по стенам и дверным косякам, с размаху бросался на пол и катался по нему. В какой-то момент под руку мне попалась бутылка джина, который я начал пить прямо из горлышка, и с каждым последующим глотком моя ярость понемногу стихала. Перед глазами у меня все поплыло, свет постепенно становился все более тусклым, затем наступила полная темнота.

Проснувшись, я обнаружил, что лежу на полу в ванной в позе эмбриона. Сильно пахло мочой и рвотой. От этой вони меня так замутило, что едва я успел добраться до унитаза, как меня тут же вывернуло наизнанку. Правда, как оказалось, я мог и не напрягаться, ибо на полу были следы засохшей рвоты и лужицы мочи.

С трудом встав на ноги, я посмотрел в зеркало. На нем была трещина — по-видимому, от моего очередного удара во время вчерашнего буйства. Одна моя бровь была рассеченной. Одежда была насквозь мокрой, сгустки рвоты запутались в волосах, налитые кровью глаза покрывала густая сеть красных прожилок. Несколько минут я созерцал жалкое зрелище, отражавшееся в расколотом зеркале. Затем медленно разделся и бросил одежду в ванну. Налив в ведро воды и моющего средства, я отыскал тряпку и принялся оттирать пол.

Все, хватит.

С этого момента я беру себя в руки.

Необходимо во что бы то ни стало вернуть себе семью. Больше никакого алкоголя и наркотиков, никаких вылазок в город, никаких вечеринок и приемов и уж, конечно, никакой Линды Вильбьерг.

Казначейский проезд оказался точь-в-точь таким, каким я себе его представлял, хотя прежде мне не доводилось бывать здесь. Северо-западная часть столицы, всегда казавшаяся мне серой и мрачной, с отчетливо выраженным криминальным душком, ни в коей мере не обманула моих ожиданий, когда я прибыл сюда на такси, пойманном прямо у дома Бьярне и Анны. Получив адрес Мортиса, я постарался как можно скорее покинуть нашу старую «Скрипторию», сославшись на какой-то выдуманный предлог. Было заметно, что Бьярне переживает за меня. Наверняка он полагал, что от них я сразу же отправлюсь в Казначейский. Тем не менее он так ничего и не сказал и не сделал попыток меня остановить. Может, надеялся, что встреча с Мортисом как-то прояснит сложившуюся ситуацию, убедит меня в беспочвенности подозрений на его счет.

Признаться, первые сомнения возникли у меня уже в тот момент, когда я оказался перед домом № 43. Здание из некогда желтого кирпича со временем под воздействием солнца и выхлопных газов приобрело мрачный темно-бурый оттенок, напоминающий налет, который образуется на пальцах заядлого курильщика. Фасад трехэтажного строения украшали дешевые алюминиевые балконы — по одному на каждую квартиру, — однако, судя по всему, большинство жильцов использовали их лишь в качестве кладовки для хранения всякого хлама и рухляди, уже не влезающих в дом. Трудно было предположить, чтобы кто-нибудь из проживающих в подобного рода здании оказался в состоянии спланировать и осуществить нечто, не имеющее отношения к проблеме собственного выживания.

Войдя в подъезд, я ознакомился с табличкой со списком жильцов и отыскал среди них фамилию Мортена. Мортен Йенсен. Ну конечно же! Вероятно, поэтому я и не сумел найти его в справочнике. Мортиса на самом деле звали Мортен Дуе Йенсен, однако во времена «Скриптории» он категорически отказывался называть себя Йенсеном и был исключительно Мортеном Дуе. «Йенсены — это огромная серая масса датчан, пожирателей печеночного паштета», — неизменно заявлял он, когда кто-нибудь поднимал эту тему. Он же всегда стремился выделиться, считал себя особенным. Что ж, вероятно, с тех пор Мортис сменил точку зрения.