Элизабет Костова - Похищение лебедя

Зазвонил телефон, и в трубке прозвучал голос друга и коллеги, доктора Джона Гарсиа. Джон — прекрасный человек и отличный психиатр. Когда-то давным-давно мы вместе учились, и теперь он время от времени вытаскивает меня пообедать в свои любимые рестораны, редко позволяя заплатить по счету. Он ведет дежурный прием в одной из самых больших больниц Вашингтона и, так же как я, принимает частных пациентов.

В тот раз Джон сказал, что хочет передать мне одного из своих пациентов. Он с жаром уговаривал:

— Парень может оказаться сложным пациентом. Не знаю, к какому выводу ты придешь, но я бы предпочел, чтобы он находился у тебя в Голденгрув. Он художник, и, кажется, даже успешный, на прошлой неделе попал под арест, и его направили к нам. Он почти не говорит, и ему у нас не особенно нравится. Зовут его Роберт Оливер.

— Слышал о таком, но работ его не видел, — признался я. — Пейзажи и портреты, по-моему, пару лет назад его картина попала на обложку «Арт ньюс». Что он сделал, чтобы попасть под арест?

Я отвернулся к окну и стоял, глядя, как град белыми жемчужинами сыпется на газон за домом, побивая цветущую магнолию. Трава уже зазеленела, и на мгновение сквозь град, перед новым шквалом, прорвался отблеск солнца.

— Набросился на картину из Национальной галереи. С ножом.

— На картину? Не на человека?

— Ну, в зале, по-видимому, в тот момент никого не было, но охранник, войдя, увидел, как он рванул к холсту.

— Сопротивлялся?

Я смотрел, как град усеивает яркую траву.

— Да. Выронил нож, но схватил охранника за плечи и жестоко встряхнул. Он сильный мужчина. Потом почему-то остановился и позволил себя вывести. Музей еще не решил, возбуждать ли против него дело. Думаю, обойдется, однако он сильно рисковал.

Я снова принялся разглядывать задний двор.

— Картины в Национальной галерее, если не ошибаюсь, в федеральной собственности?

— Верно.

— А какой у него был нож?

— Обычный карманный нож. Ничего особенного, но он мог причинить серьезный ущерб. Был очень возбужден, считал, что совершает подвиг, а потом в полиции сломался, рассказал, что несколько дней не спал, даже всплакнул немного. Они передали его психиатрической «скорой помощи», а те доставили ко мне.

— Сколько ему лет?

— Молодой. Ну, ему сорок три, но для меня нынче это означает молодой, понимаешь?

Я понимал и рассмеялся в ответ. Два года назад нам обоим перевалило за пятьдесят, и мы оба были в шоке. Стресс снимали, отмечая дни рождения с несколькими товарищами по несчастью.

— При нем было еще кое-что: альбом для зарисовок и пачка старых писем. Он никому не позволяет к ним прикоснуться.

— Так что ты от меня хочешь?

Я устало облокотился на письменный стол. Утро выдалось долгим, и я проголодался.

— Просто прими его, — попросил Джон. — Я хочу, чтобы он попал к тебе.

Осторожность — глубоко въевшаяся профессиональная привычка.

— Зачем? Думаешь, мне мало своей головной боли?

— Да брось! — Чувствовалось, что Джон улыбается. — Ни разу не слышал, чтобы ты отказался принять пациента, ты, доктор Призвание. А этот, вероятно, стоит твоего труда.

— Потому что я художник?

Он почти не колебался с ответом.

— Откровенно говоря, да. Я не стану притворяться, что понимаю художников, но, по-моему, ты должен взять этого парня. Я сказал, что он почти не говорит — это значит, что мне удалось вытащить из него примерно три фразы. Он явно скатывается в депрессию, несмотря на все наши усилия. Кроме того, выказывает гнев и признаки возбуждения. Мне за него неспокойно.

Я разглядывал дерево, изумрудный газон, россыпь тающих градин и снова дерево. В раме окна оно находилось чуть левее центра, и в пасмурный день его розовато-лиловые и белые бутоны светились ярче, чем на солнце.

— Что ты ему назначил?

Джон пробежал список: транквилизаторы, антидепрессанты и релаксанты, все в приличных дозах. Я взял со стола блокнот и ручку.

— Диагноз?

Ответ Джона меня не удивил.

— К счастью для нас, он, пока еще разговаривал, подписал разрешение на доступ к информации. И у нас есть копии записей его психиатра из Северной Каролины двухлетней давности. Очевидно, последний раз, когда он обращался к врачу.

— Тревожность сильная?

— Да, он не говорит, но по всем признакам, сильная. И ведь это, судя по карте, не первый курс лечения. Собственно, когда его доставили, у него в кармане куртки оказался купленный два года назад флакон клонопина с несколькими таблетками. Вряд ли они ему сильно помогли, если он не сочетал их с транквилизаторами. Нам в конце концов удалось связаться с его женой в Северной Каролине, вернее, с бывшей женой, и она еще кое-что рассказала о лечении, которое он тогда получал.