Мартин Сутер - Миланский черт

Он продиктовал ей свой номер и ушел.

На скалистом откосе не было ни одного дерева, и дождь беспрепятственно лил на них.

— Во внешнем кармане моего рюкзака есть накидка от дождя. Ты можешь достать ее так, чтобы не шевелить меня?

Соне потребовалось несколько минут, чтобы вытащить из-под Мануэля оранжевую накидку. Сев на корточки, она накрыла его и себя. Некоторое время они молча слушали, как дождь барабанит по крыше их палатки.

— Он сказал правду. Миланский черт — это я.

Соня все это время пыталась вытеснить из сознания зловещую тему. Она и сейчас сделала вид, будто не слышит его.

— Это был я. Мне очень жаль, но это правда. Это сделал я…

Соня молчала.

— Я сам хотел тебе сказать. Сегодня. Потому и напросился с тобой.

— Почему же не сказал?

— Пошел дождь… Ты заторопилась назад. Я бы сказал тебе. Честное слово…

Боль и стыд исказили его круглое гладкое лицо.

Соня почувствовала, как в ней медленно разливается свинцовое чувство апатии. Ей казалось, будто она далеко-далеко от этого человека, с которым делила два квадратных метра земли под куском оранжевого прозрачного полиэтилена.

— Это я налил кислоты в кадку с фикусом, вызвал Казутта днем на дежурство, набросал светящихся палочек в бассейн, подвел куранты в церкви, переодел Банго, перевернул крест…

— А Паваротти? — уточнила он скорее для порядка.

Она почувствовала, что он кивнул. Того, что он потом еще говорил, она уже не слушала. Но она видела его голос. Это были какие-то крошащиеся, переливающиеся радужно-маслянистым блеском, лениво перекатывающиеся массы, на поверхности которых звуки дождя оставляли чеканные металлические узоры.

Когда образ его голоса исчез и остался лишь шум дождя, она спросила:

— И что должно было произойти дальше? Что с ней должно было случиться?

— С кем?

— С Барбарой Петерс. С твоей Урсиной.

Молчание.

— Все это было адресовано не ей… — произнес он наконец осторожным, деликатным тоном человека, который вынужден сообщить тяжелое известие. — Это было адресовано тебе, Соня. Это ты — Урсина…

— Я? Урсина?.. — удивилась Соня.

— Но с тобой ничего не должно было случиться. Все кончилось. Заказ выполнен.

Порыв ветра всколыхнул мокрые верхушки деревьев и ускорил барабанную дробь дождя.

— Заказ?..

Мануэль застонал. От боли и от ее несообразительности.

— Фредерик… — выдавил он из себя.

Во рту у нее возник металлический привкус.

— Откуда ты знаешь Фредерика?

— Мы познакомились в Вальдвайде. Я там работал физиотерапевтом.

Его голос доносился откуда-то издалека, а ее собственный был еще тише:

— И зачем ему это было нужно?

— Он хотел тебя растоптать, как он выразился. Как ты растоптала его.

— А зачем это было нужно тебе?

Он от боли с шумом втянул воздух сквозь зубы.

— Мне стало его жалко…

— Жалко? Фредерика?..

— Ты когда-нибудь работала в психиатрической больнице? Наступает момент, когда ты уже отличаешь персонал от больных только по одежде. Врачи с всклокоченными волосами, которые разговаривают сами с собой, санитары, которые постоянно что-то бормочут, ночные сестры, которые боятся темноты, психиатры, обворовывающие пациентов… И когда тебе среди них вдруг попадается нормальный человек, то это просто бальзам на душу…

— Ну да, нормальный человек, который пытается пристрелить свою бывшую жену как бешеную собаку…

Мануэль опять замолчал, дожидаясь, когда пройдет очередной приступ боли.

— Он рассказал мне свою версию.

— «Свою версию»!

— Ты с самого начала его терроризировала. Ты не хотела детей. Тебе не нравились его друзья. Ты испортила его карьеру. Ты выставила его пугалом в глазах его собственной семьи. В глазах коллег. В глазах всего света. Он не собирался тебя убивать. Он просто хотел вправить тебе мозги. Но ты спровоцировала его… — Он закашлялся. — А потом ты решила его доконать: либо тюрьма, либо дурдом…

— И тогда ты решил ему помочь… — с трудом узнала она свой собственный голос.

— Он уговорил меня. Ну, и перспектива расстаться наконец с Вальдвайде тоже сделала свое дело.

Ветер вдруг принялся с остервенением трепать накидку, и Соне пришлось некоторое время повозиться с ней, чтобы она не улетела.

— Когда же я стала тебе нравиться?

— Уже через пару дней.

— И ты все-таки продолжал все эти фокусы?

С минуту были слышны лишь шум дождя и осторожное дыхание Мануэля.

— Двести восемьдесят тысяч… Да я таких денег не заработал бы за всю жизнь! Семь банковских переводов. По сорок тысяч за каждое «знамение»…