Мартин Сутер - Миланский черт

Она уже собрала чемоданы. Остались только грязные кроссовки. Сначала она решила бросить их здесь, но потом передумала и сунула их в полиэтиленовый пакет. Пригодятся в Намибии, подумала она.

Было всего половина третьего. Еще полтора часа до «чаепития» у Барбары. Так она и разбежалась — пить чай с этой стервой! Она просто поставит ее в известность о том, что увольняется — с сегодняшнего дня, с этой минуты! — и уезжает на следующем автобусе. Для этого ей не нужны ни чай, ни пирожные. Для этого достаточно трех минут.

Она включила телевизор. Все еще продолжительные дожди. На транспортной магистрали Север-Юг уже начались перебои в движении. Поврежденные оползнями участки железной дороги, затопленные автотрассы.

Она пролистала все ток-шоу и дешевые сериалы и выключила телевизор.

А что, если и здесь нарушится работа транспорта? Из-за каких-нибудь смытых мостов, засыпанных дорог или заснеженных перевалов? Мысль о том, что, возможно, придется остаться здесь, в отрезанной от внешнего мира деревне, в этом отеле, в этой комнате, в этом обществе и в этом состоянии, была невыносима.

Она не могла ждать до четырех. Ей нужно было немедленно уехать. Прямо сейчас.

Не успела она нажать на кнопку звонка, как дверь открылась, и из квартиры вышла одна из молодых горничных-албанок.

— Фрау Петерс у себя?

Девушка кивнула:

— Да, фрау Петерс.

Соня поднялась по лестнице на первую площадку. Двери в ванную, в кухню и в спальню были закрыты. Приоткрыта была лишь дверь на винтовую лестницу.

В круглой комнате в башне никого не было. Банго тоже не спешил ее приветствовать.

— Барбара! — позвала Соня.

Никто не ответил. Албанка явно ее не так поняла. Наверное, решила, что она спрашивает, не здесь ли живет фрау Петерс.

Соня повернулась и хотела уйти, но вдруг услышала щелчок дверного замка, а потом шаги на лестнице. Она уже открыла рот, чтобы крикнуть: «Барбара, я уже здесь, наверху!», но что-то ее остановило.

Тихие шаги на лестнице были какого-то странного кобальтово-зеленого цвета. Приблизившись, они обрели некий размытый контур. Потом появилось мерцание. Цветной туман. Ореол испарений.

У Сони перехватило дыхание. Она стала отчаянно искать укрытие. Заметив дверь на балкон, опоясывавший башню, она тихо открыла ее и вышла наружу.

Балкон, шириной не более полуметра, с низким зубчатым парапетом был выложен глазурованными плитами, которые от дождя стали скользкими, как лед. Все сооружение висело в воздухе на головокружительной высоте — Соня не раз с ужасом отмечала это снизу.

Пригнувшись, она продвинулась к самому дальнему от двери окну и осторожно заглянула внутрь.

Он похудел. Его лицо, которое даже во время их последней, трагической встречи еще хранило на себе следы частых деловых банкетов, превратилось в лицо аскета. Глаза глубоко запали. Сквозь трехдневную бороду отчетливо проступали скулы.

Но главная перемена в его внешности была связана с цветом его лица. Оно было бледным. При том, что этот человек даже на бракоразводный процесс явился загорелым и, где бы они ни жили, всегда имел свой собственный солярий, а выбирая отель, предпочитал отказаться от лишней звезды, чем от солярия.

Он был одет в слишком просторный синий спортивный костюм с тремя белыми полосками. В руках он держал чемоданчик с инструментами. Судя по всему, довольно тяжелый.

Оглянувшись, он направился прямо к ее окну. Как будто увидел ее. Она пригнулась. От водостока на медной крыше отломалось последнее звено, и дождевая вода то с громким плеском падала на парапет, то бесшумно лилась мимо, вниз.

Когда Соня снова отважилась заглянуть в комнату, он возился со своим чемоданчиком. На ковре стояли пять маленьких пластмассовых канистр с прозрачной жидкостью. В одноразовых перчатках, с отверткой в руке, высунув от усердия язык, он подсоединял тонкий провод, ведущий от какой-то сумки, к электронной детали на одной из канистр. С таким же выражением он раньше колдовал над каким-нибудь музыкальным центром класса high-end или укладывал в чемодан свое снаряжение для очередной переподготовки в качестве майора артиллерии, в этой смешной форме, которой так гордился.

Наконец он подсоединил провод и поставил канистру к окну, спрятав ее за шелковой шторой. Потом отмотал побольше провода и проложил его под ковром.

Соня, словно парализованная, смотрела, как он готовит свой теракт. Он делал все с той же педантичностью, с какой укладывал в корзину все необходимое для пикника, загружал багажник вещами перед отъездом в отпуск или украшал традиционную рождественскую ель «маман». С той же педантичностью, которой она в свое время ничего не в силах была противопоставить, кроме своей растущей неряшливости, в сущности, не отвечавшей ее характеру.