Андерс Рослунд - Три секунды

Может быть, в другой раз.

Может быть, тогда он разыщет ее могилу, пройдет путь до конца.

В другой раз.

Коридор следственного отдела был темным и пустым. В комнате, где сотрудники пили кофе, Гренс нашел в корзинке на столе забытый и изрядно зачерствевший кусок хлеба, надоил из автомата два стаканчика кофе и ушел в кабинет, в котором никто больше не запоет. Съев свой простой завтрак, Гренс достал тонкую папку с расследованием, застрявшим на мертвой точке. Уже в первые сутки они идентифицировали убитого как агента датской полиции, нашли оставленные «верблюдами» следы и амфетамин, а также установили, что во время убийства в квартире был как минимум один шведскоговорящий, который и позвонил в диспетчерскую службу. Гренс слушал этот голос до тех пор, пока тот не стал частью его самого.

Они подобрались к польской мафиозной конторе под названием «Войтек» с предполагаемой штаб-квартирой в Варшаве — и с размаху врезались в стену.

Эверт погрыз основательно зачерствевший хлеб и выпил второй стаканчик кофе. Он редко сдавался. Он не из тех, кто сдается. Но стена, в которую они уперлись, была широкой и высокой, и как он ее ни пинал, как ни орал на нее в последние две недели, он не сумел обойти ее и двинуться дальше.

Он рассчитывал отследить кровь на рубашке, найденной в мусорном баке, — но в базе данных не оказалось соответствий.

Потом он вместе со Свеном съездил в Польшу, чтобы разобраться с желтыми пятнами, обнаруженными Кранцем на той же рубашке, и в городе под названием Седльце добрался до развалин взорванной амфетаминовой фабрики. Пару дней они со Свеном работали бок о бок с польскими полицейскими из особого подразделения по борьбе с организованной преступностью — и столкнулись с обреченностью, с мнением о том, что одолеть организованную преступность невозможно, пятьсот уголовных группировок ворочают капиталом внутри страны, а восемьдесят пять группировок покрупнее действуют за пределами государства. Перестрелки здесь стали полицейскими буднями, а народ смирился с тем, что в стране производится синтетических наркотиков на пятьсот миллиардов крон в год.

Больше всего Гренсу запомнился запах тюльпанов.

Фабрика по производству амфетамина, к которой Гренса привели пятна на рубашке убийцы, располагалась в подвальном этаже обычного многоквартирного дома посреди облезлого загаженного пригорода в паре километров к западу от центра, стандартного дома, какие когда-то строили тысячами, чтобы временно облегчить острую нехватку жилья. Тогда Гренс и Сундквист, сидя в машине, наблюдали за штурмом, который закончился перестрелкой и гибелью молодого полицейского. Шесть человек, находившихся в помещении подвального этажа, во время допроса не издали ни звука, ничего не сказали ни польским, ни шведским полицейским — только молчали, усмехались или просто сидели, уставившись в пол. Они знали: заговоришь — и тебе не жить.

Гренс громко выругался в пустом кабинете, открыл окно и прокричал что-то человеку в штатском, который прохаживался по асфальтовой дорожке во внутреннем дворе Крунуберга, рванул дверь и хромал потом взад-вперед по длинному коридору, пока спина и лоб не взмокли от пота; тогда Гренс уселся за письменный стол и стал ждать, когда уляжется одышка.

Новое чувство.

Он привык к злости, почти подсел на нее. Он нарывался на конфликты, чтобы спрятаться в них.

Сейчас было не так.

Гренсу казалось, что правда где-то здесь, что ответ с ухмылкой смотрит на него. Странное чувство: он стоит рядом с правдой — но не видит ее.

Гренс взял папку и лег на пол за диваном, вытянув ногу. Начал медленно рыться в памяти. Начал с голоса, сообщившего диспетчерам о мертвеце на Вестманнагатан, потом вспомнил все, что было в течение этих двух недель, — мобилизация всего личного состава, подключение криминалистов, командировки в Копенгаген и в Седльце.

Снова выругался, кажется, снова на кого-то накричал.

Мы так и топчемся на месте.

Поэтому он, Гренс, будет лежать здесь, на полу, пока не поймет, чей голос он слушал столько раз, чего именно он не улавливает и почему ему кажется, будто правда совсем близко и смеется над ним.

Загремели ключи.

Двое вертухаев отпирали и открывали камеры, располагавшиеся дальше всех (из их окон была видна большая, посыпанная гравием площадка) — камеру номер восемь и камеру напротив нее, номер шестнадцать.

Он напрягся, приготовился к тем двадцати минутам, которые каждый день могли принести ему смерть.