Ирвин Шоу - Ночной портье

Затем я отодвинул засов на входной двери, который сразу же поставил, когда переехал в этот дом. Эвелин уверяла, что в этом нет необходимости, что ни ее родители, ни она сама не имели никогда никаких беспокойств от непрошеных гостей. Но я каждую ночь перед тем, как лечь спать, закрывал теперь входную дверь на засов.

Лужайка перед домом была мокрой от росы, приятно холодившей мои босые ноги. Я поздоровался с плотником, который вставлял оконную раму. Тот церемонно ответил мне. Он был человек чопорный и придерживался строгих правил поведения. Остальные рабочие приходили на работу к восьми часам утра, а Джонсон предпочитал, как он объяснил мне, работать один с раннего утра, когда никто не мешает. Эвелин, которая знала его еще с детских лет, уверяла меня, что он по своему пуританскому складу не выносит лежебок и рад случаю рано будить их.

Пристройка к дому была почти закончена. Мы собирались поместить там детскую и библиотеку, где Эвелин могла бы заниматься. До сих пор ей приходилось работать в нашей столовой. В городе у нее была адвокатская контора, но там ее часто отрывали телефонные звонки. Секретарша и письмоводитель помогали в работе, но все же она не могла управиться с девяти до шести часов дня. Просто поразительно, сколько судебных тяжб возникало в этом, казалось бы, спокойном уголке.

Обогнув дом, я спустился к берегу моря. Залив раскинулся передо мной, спокойный, поблескивающий в лучах утреннего солнца. Сбросив с себя халат, я глубоко вдохнул и прыгнул в воду. Стояли первые дни июля, и вода по утрам была еще очень холодна. Проплыв метров тридцать, я повернул обратно, ощущая, как горит и трепещет каждая частица моего тела.

На берегу я снял плавки и вытерся докрасна. В этот час пляж был безлюден, так что моя нагота никого не могла шокировать.

Потом дома, приготовляя себе на кухне завтрак, я включил радио, чтобы послушать утренние новости. В Вашингтоне предполагали, что президента Никсона заставят уйти в отставку. Сидя за кухонным столом, я пил апельсиновый сок, не торопясь ел яичницу с грудинкой и гренки с кофе и раздумывал о том, какой чудесный вкус у завтрака, который сам себе готовишь солнечным утром.

За год с небольшим, что мы были женаты, я ощутил в себе склонность к домашним делам. И часто, особенно когда Эвелин приходила домой усталая с работы, готовил ужин для нас обоих. Но я заставил ее поклясться, что ни одна душа на свете, и прежде всего Фабиан, никогда не узнает об этом.

В последние три недели Фабиан обретался недалеко от нас, в Истхэмптоне, помогая мне создавать там наше предприятие.

Дело в том, что в начале года Фабиан побывал в Риме, разыскал Анжело Квина и подписал с ним договор на все его картины, которые тот написал или напишет. Такой же договор он заключил и с другим художником, чьи литографии купил в Цюрихе. Затем Фабиан неожиданно приехал к нам в Сэг-Харбор с предложением, которое показалось мне просто нелепым, но, к моему удивлению, было поддержано Эвелин. Заключалось оно в том, чтобы открыть выставку картин в окрестностях Истхэмптона, поручив мне руководство.

– Вы все равно сейчас ничего не делаете, – сказал Фабиан, – так почему бы вам не заняться этим? А я всегда помогу, если понадобится. Многому вам придется подучиться, но вы доказали свой художественный вкус, открыв художника Квина.

– Я купил для подарка две его картины, но вовсе не собираюсь стать знатоком живописи.

– Скажите, Дуглас, втягивал ли я вас в убыточные дела? – настаивал Фабиан.

– Нет, этого еще не бывало, – признал я. Среди всех его успешных спекуляций золотом, сахаром, вином, канадским цинком и свинцом было приобретение земельного участка в Гштааде (к Рождеству там закончат постройку коттеджей, и все квартиры уже заранее сданы внаем), а также финансирование съемок порнофильма «Спящий принц», который семь месяцев делал полные сборы в Нью-Йорке, Чикаго, Далласе и Лос-Анджелесе, сопровождаемый проклятиями в церковных изданиях. Наши имена, к счастью, никак не были связаны с этой кинокартиной, за исключением чеков, которые нам ежемесячно выписывали. Они поступали прямо в Цюрих, и мои банковские счета (открытый и закрытый) становились с каждым днем все более и более внушительными.

– Нет, – повторил я, – жаловаться на вас не приходится.

– Ведь этот район по-своему богат, – продолжал Фабиан. – В нем деньги, картошка и художники. Вы сможете устраивать тут пять выставок в год из одних произведений местных художников и не исчерпаете всех возможностей. Люди здесь интересуются искусством, и у них есть средства, чтобы покупать. Обстановка такая же, как, скажем, на модном курорте. Тут можно продать картину за двойную цену против Нью-Йорка, где она будет висеть и пылиться. Это, конечно, не значит, что мы ограничимся лишь одним этим местом. Начнем пока скромно, чтоб увидеть, как пойдет. А потом разведаем возможности, скажем, Палм-Бич, Хьюстона, Беверли-Хиллз и даже Нью-Йорка… Вы не против того, чтобы провести месяц-другой в Палм-Бич? – спросил Фабиан у Эвелин.