Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении

— Может, ты и прав, но повторяю: у меня нет плана. Просто-напросто игра продолжается.

— Какая именно игра?

— Да все та же, вечная: в чет-нечет со смертью.

— Ты от меня что-то скрываешь, — недовольно рычит он.

— В любом случае вряд ли ты думаешь, что я послан сюда, чтобы охранять тебя.

— И в мыслях подобного не держал. Хочу лишь спросить, до каких пор ты будешь считать, что послан сюда Манасиевым?

— Я послан не Манасиевым.

— А кем же?

— Ты знаешь кем. Я тебе сказал об этом в первый же вечер.

Тишина. Только тихонько похрапывает Черч. Он свернулся на ковре между письменным столом Табакова и моим креслом, всем видом демонстрируя свой полнейший нейтралитет в нашем споре.

— И как бы там ни было, считаю, что выход только один, — произношу через некоторое время.

— Знаю я твой выход, — кивает ТТ. — Но этому не бывать.

— Если взглянуть на вещи трезво…

— Я сказал, Эмиль, этому не бывать. Ты, похоже, забыл, чему нас когда-то учили: власть не отдают. А есть ли большая власть, чем деньги?..

— Но ее, вопреки всему, отдали.

— И потому потерпели крах.

— Не они. Крах потерпела страна.

Делать вид, что помогаешь Центру, имея цель помешать ему. И делать вид, что помогаешь Табакову, не имея цели помочь ему. Схема выглядит довольно простой. Пока не попытаешься реализовать ее на деле.

В привычке ожидать худшего хорошо то, что чаще всего твои ожидания оправдываются. Так происходит и с моим ощущением преждевременности идиллических настроений относительно воцарения покоя в доме Табакова. Я понимаю это, когда однажды в послеобеденную пору встречаюсь на лестнице с неким хорошо одетым и хорошо упитанным господином средних лет, чья внушительная физиономия выглядит еще более внушительной из-за темных очков.

Господин спускается. Я поднимаюсь. Мы расходимся в полном молчании, но что-то подсказывает мне, что незнакомец — итальянец. Причина этому, наверное, темные очки. Итальянцы обожают эту деталь туалета. Не знаю, мафиози ли подражают бизнесменам, или наоборот, но и те, и другие видят в темных очках изысканный символ загадочности и мужского достоинства вкупе с некоторой долей высокомерия.

— Что от тебя нужно этому типу? — спрашиваю хозяина дома.

— Откуда ты знаешь, что ему что-то от меня нужно?

— Когда кто-то собственнолично приходит к тебе, шанс, что он пришел, чтобы что-то отдать, практически равен нулю. Кроме того, мне показалось, что в выражении его лица я уловил некую угрозу, хотя допускаю, что в этом виноваты темные очки.

— Да ты настоящий наследник великого Шерлока Холмса! — констатирует ТТ.

— Я всего лишь шучу.

— Может, ты и шутишь, но положение таково, что мне не до шуток.

И поясняет:

— Он преподнес мне повесть с украинской нефтью в новом издании.

— В переводе на итальянский.

— Верно! В тебя и вправду вселился дух Холмса.

Несмотря на его старания выглядеть так, будто он в хорошем настроении, видно, что он озабочен. Причина известна. Остается услышать подробности.

— Реванш, — объясняет Табаков. — Проиграв матч, украинцы жаждут реванша. И поскольку их выгнали из Австрии как паршивых собак, они обратились за помощью к итальянской мафии. Сеньор в темных очках назвал себя представителем нефтеперерабатывающей компании в Бриндизи, которой я когда-то продал нефть. Он не то чтобы их адвокат, но иногда консультирует их. Я предложил ему встретиться с моим адвокатом, чтобы они, как коллега с коллегой, обсудили проблему. «В этом нет необходимости, — ответил он. — Я не удивлюсь, если сделка с формальной стороны окажется безупречной, но нас, — говорит, — интересует не формальная, а фактическая сторона дела. Мы, — говорит, — специализируемся на фактической стороне дела, и до адвокатских уловок нам нет никакого дела, поскольку мы и сами в этой области магистры. И в данном случае мы не намерены обращаться в суд. Мы урегулируем наши отношения собственными средствами».

Он придвигает деревянную коробку и спрашивает:

— Выкурим по «Ромео и Джульетте»?

— Непременно, — соглашаюсь я. — Раз казус итальянский.

— Гангстерский. Я не сказал ему прямо, но дал понять, что для меня — то дело в прошлом. Я сказал, что из желания сделать ему одолжение, позвоню в Бриндизи, но он не оценил моего жеста. «Кому бы вы ни позвонили, — сказал он, — наше требование останется неизменным: вы должны выплатить известную вам сумму». И под конец, в знак последней милости, предоставил мне два дня на размышление.