Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Да, хорошо, — слегка растерялся Гейзенберг. — Собственно, я хотел поговорить с вами. Посоветоваться. Всего лишь пять минут. — Он улыбнулся. — Ваша проповедь, обращенная к пустой аудитории — а по сути, ко мне одному, — тронула меня. Вы говорили…

— Знаете, я уже ухожу, — засуетился пастор: его жилистая рука машинально продолжала гладить голову мальчика. — И если вы не против, мы можем продолжить наш разговор по пути к моему дому, где мне нужно… мне надо кое-что сделать. Это совсем близко отсюда.

Когда они вышли на свежий воздух, то первое, что бросилось в глаза на пустынной улице Фридерикенхофа, это сверкающий на солнце «Хорьх» и стоявшие возле него двое крепких мужчин, смотрящих в их сторону. Пастор опасливо покосился на них, но ничего не сказал. Они медленно двинулись к облупившемуся фахверковому домику в окружении спелых яблонь и вишен. Старик надел на голову соломенную шляпу.

— Что беспокоит вас, сын мой? Я заметил, что во время мессы вы не молились.

Не привыкший к медленной ходьбе Гейзенберг еле сдерживал себя, чтобы не ускорить шаг. Так же трудно ему было укрощать свою речь, но теперь каждое слово давалось ему с трудом.

— Я слушал вашу проповедь, отец. Вы говорили о добре и зле так, будто каждому человеку ясна их сущность. Но ведь это не так?

— Господь сотворил человека из двух противоположностей — добра и зла, разделив помышления на духовные и плотские. Отличить одно от другого не сложно. Каждый день мы принимаем решения, которые должны соответствовать ценностям, определенным для нас Всевышним. Если кто-то творит зло, он не заставит себя поверить в то, что зло стало добром.

— Однако можно убедить в этом других.

— Что тоже есть зло. Ибо в Писании сказано: «Мерзость пред Господом — уста лживые, а говорящие истину благоугодны Ему». Смертный грех, вот что такое ложь… Что с вами? Вы расстроены.

Гейзенберг был не расстроен, а скорее растерян, даже опустошен. Глубокой ночью он прибыл в лабораторию под литерой ZK в Гросс-Берене, подчиненную Институту физики Общества кайзера Вильгельма, который он возглавлял. Лаборатория размещалась в незаметном бункере на территории небольшого лако-красочного завода и занималась теоретическим расчетом алгоритма обогащения урана с помощью центрифуги. Вместе с тем — и этого Гейзенберг не знал — в ZK-лаборатории полным ходом велись работы по подготовке тестового подрыва взрывного устройства с анализом последующего распределения радиоактивных осадков. Всю ночь шло обсуждение предстоящего экспериментального взрыва металлической сферы, наполненной тротил-гексогеновой смесью с вкраплением радиоактивных веществ.

К утру у Гейзенберга не осталось сомнений в том, что урановый проект вступил в практическую фазу, и это ошеломило его. Желая проветриться и осмыслить масштаб содеянного, он решил пройтись по пустой деревне неподалеку от Гросс-Берена, где набрел на сельскую церковь и остался в ней на мессу.

— Что вы говорите? — переспросил ушедший в свои мысли Гейзенберг. Он так и нес в руке шляпу, позабыв надеть ее на голову.

— Вы расстроены, — повторил пастор. — Вас что-то тревожит?

— Вот вы сказали: нельзя творить зло и верить в то, что творишь добро. Но ведь зло можно творить невольно?

— Это как? — удивился старик.

— Чтобы отбеливать ткани, бумагу, Шееле выделил хлор. А через сто пятьдесят лет на его основе был создан иприт. В конце прошлого века Отто собрал четырёхтактный двигатель внутреннего сгорания. Сегодня им оснастили танки и боевые самолеты. Где грань, за которой добро становится страшным злом? И где точка ответственности добросовестного изобретателя, превращающая его в злодея?

Пастор с любопытством посмотрел на собеседника:

— Вы говорите об инструменте. Ведь топором можно выстроить дом, а можно и человека зарубить. Что же получается, придумавший топор — убийца? Нет. Убийца — это тот, кто взял топор в руки не для строительства дома, а для преступления.

— А если ученый заранее понимает, к чему приведет его изобретение, должен ли он остановиться?

— Несомненно! — с неожиданным жаром ответил пастор и даже остановился. — Ибо сказано: «Кто замышляет сделать зло, того называют злоумышленником».

— У вас на все есть цитата, отец, — улыбнулся Гейзенберг. Улыбка практически никогда не сползала с его лица, и, даже если ему было совсем не смешно, он все равно механически улыбался. — Вы никогда не читали Достоевского? О, ничего страшного, русский автор. Там молодой человек таким же вот топором зарубил злую старуху-процентщицу. И самое интересное, у него нашлось множество резонов своему поступку. Множество. Если бы все было так просто, в мире бы не было войн. Но мир полон врагов. И если не ты придумаешь топор, это сделают другие. Разве не так?