Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

Ему не понравилась эта затея, Оле любил порядок и терпеть не мог экспромты. Но он посмотрел на Ханнелоре, такую маленькую, жалкую, она сидела на краю кровати в какой-то покорной позе, сложив руки на коленях, и здравомыслие, которым всегда и во всем руководствовался Оле, дало коварную слабину.

— Ну, ладно, — неохотно сказал он. — Раз уж такое дело… Но — в виде исключения.

Ханнелоре согласно кивнула, подошла к столу и принялась доставать из сумки рацию. Оле шагнул к ней:

— Постой. — Осторожным, почти ласковым движением он отстранил ее. — Давай-ка я сам. Она же тяжелая…

Ханнелоре отступила, но он не нашел в себе силы отнять руки от ее плеч. Она подняла на него свои удивленные глаза.

— Что ты? — беззвучно прошептала она.

На его губах порывисто задергалась смущенная улыбка, в которой просвечивала непривычная для него нежность. Его рука робко коснулась ее волос, щеки, шеи.

— Понимаешь… понимаешь… — силился он сказать что-то очень важное.

— Что? — Она вдруг ответила ему такой легкой, доверчивой улыбкой, что у него перехватило дыхание. — Что?

— А я скажу тебе — что. Я обязательно скажу… — Сердце так и бухало в груди. — Вот отработаем сейчас — и сразу скажу…

Оле взглянул на часы. Пора. Он вынул из сумки рацию, осмотрелся и перенес ее на стоявший в углу столик из-под швейной машинки. Проверил его на устойчивость и положил на рацию листок с зашифрованным донесением, которое передал ему Гесслиц.

— Боже мой! — воскликнула Ханнелора, увидев шифровку. — Тут слишком много. Я и в двадцать минут не уложусь. Оле, тут слишком много.

— Ничего, ничего, — взволнованно успокоил он, — тормознемся минут через десять, подождем немного и дальше поедем легонько. Ты, главное, оборвись на полуфразе, чтобы наши не отключились. Хорошо?

— Какая полуфраза, Оле, здесь же цифры. О чем ты говоришь?

— Ну, ладно, — смутился он, — просто прервемся и подождем. Мало ли…

Вздохнув, Ханнелоре надела наушники, включила передатчик и положила палец на ключ. Через пару минут она вышла в эфир.

Чтобы отдохнуть от предгрозовой духоты, Гиринг зашел в церковь Святого Иоанна, которая, к счастью, оказалась незапертой. Внутри было пусто, лишь старый органист разминал руки, пробегая пальцами по мануалам и наполняя своды обрывками неопределенных аккордов. С трудом переставляя ноги, Гиринг дошел до середины зала и тяжело опустился на скамью. Достал платок и протер взмокшее лицо. Приступы дурноты в последнее время сделались невыносимыми.

Позади послышались гулкие шаги.

— Возьмите, сын мой. Вам плохо?

Гиринг поднял голову. Маленький, румяный, как свежеиспеченная булка, пастор протягивал ему стакан с водой.

— Спасибо, отец. — Гиринг принял стакан и залпом выпил всю воду.

— Уж не больны ли вы? — с заботой в голосе спросил пастор.

— Болен, — подтвердил Гиринг. — И похоже, что умираю.

— Не говорите так. Всё в руках Божьих. Молитесь, делайте добро, и Господь смилостивится, вот увидите. В Евангелии говорится: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». Бог милостив, сын мой.

— Да-да, отец. Спасибо. Я ничего не боюсь.

Двери с грохотом отворились, и в церковь, оглушительно стуча сапогами, вбежал оберштурмфюрер СС. Пастор в изумлении отпрянул. Оберштурмфюрер вытянулся перед сидевшим на скамье, ссутулившимся Гирингом.

— Нашли! — выпалил он. — Нашли, господин гауптштурмфюрер! Тут рядом! В двух шагах отсюда! Нашли!

Гиринг поднялся, вернул стакан пастору и задержал на нем тяжелый взгляд:

— Кажется, наверху услышали ваши слова, отец.

Приблизительно в это же время Гесслиц выходил с совещания на Принц-Альбрехт-штрассе, которое проводило берлинское гестапо совместно с инспекторами крипо: в разбомбленных учреждениях нередко орудовали мародеры, и важные документы могли попасть в руки противника; нужны были совместные усилия для недопущения таких вещей. Гесслиц свернул в туалет и закрылся в кабинке. Спустя минуту туда же зашли, судя по разговору, гестаповцы из группы захвата. То, что он услышал из их болтовни, заставило его сердце на мгновение остановиться.

— У тебя триппер, что ли? Пыхтишь, как паровоз.

— Захлопни пасть. Просто не хочется. А надо.

— Чего это — надо?

— Да едем сейчас в Нойкельн. Вроде как радиста засекли. Как бы не обоссаться там.

Гесслиц вылетел из штаб-квартиры гестапо, забыв в гардеробе фуражку, и ринулся к своей машине. Ему никак не удавалось попасть ключом в замок зажигания. «Господи. — Гесслиц на секунду закрыл глаза и с силой прижал кулак к переносице. — Господи». Потом включил зажигание и на предельной скорости погнал машину в Нойкельн.