Лен Дейтон - Мозг ценою в миллиард

— Очень удобная комната для допросов, — предложил нам секретарь какое-то помещение.

Комната явно была оборудована подслушивающим устройством.

— Мы поговорим в его камере, — сказал я. — Может, вы пришлете туда чай?

— Хорошо, — согласился секретарь. — Мне так и сообщили, что у вас свои методы допроса.

Он улыбнулся, показывая, что не одобряет этого. Я долго ждал, что он произнесет «Это очень необычно», но он так ничего и не сказал. Мы проследовали по главному коридору в кабинет старшего надзирателя. В кабинете сидел мускулистый мужчина с цепью для ключей на поясе, свисавшей до колен. Он взглянул на нас из-за стола так, как будто и не сидел здесь специально в ожидании нашего приезда.

— Отведите этих людей в третье крыло «особого наблюдения», — распорядился секретарь. Он вручил надзирателю тонкий листок желтой бумаги, тот самый, который я подписал.

— Вы вернете мне пропуск до того, как леди и джентльмен выйдут из главных ворот, — предупредил секретарь, повернулся к нам и защебетал, объясняя: — Иначе вас не выпустят.

— Все в порядке, Дженкинс? — снова обратился он к надзирателю.

— Да, сэр, — успокоил его Дженкинс.

Секретарь подал нам беспокойную маленькую ручку.

— Это очень необычно, — не удержался я наконец.

— Да, — сказал он и ушел, похмыкивая.

Дженкинс отпер шкаф с документами.

— Не хотите ли чаю? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да, пожалуйста, — ответила Джин.

— Я захвачу для вас сахар, — сказал он и, открыв шкаф, вынул сахарницу. — Приходится запирать. А то таскает ночная смена.

Третье крыло предназначено для заключенных, которые требуют постоянного внимания, и находится в стороне от других зданий.

Мы вошли в ворота современной конструкции. Двор был пуст, никаких признаков садовников или охраны. Психиатрическая тюрьма очень напоминала современную начальную школу, из которой удалили всех нарушителей дисциплины. Кругом было слишком чисто. Ограда была выполнена так, чтобы не вызывать ощущения тюремной решетки. Но расстояние между прутьями не позволяло пролезть сквозь нее даже ребенку. Постоянно раздавалось клацанье и бряцание ключей. Проходя мимо каждой двери, Дженкинс нараспев произносил, для чего предназначена очередная комната: столовая, комната для общения, комната отдыха, учебный класс, библиотека, физиотерапия, электрошоковая терапия. Дженкинса явно держали специально для посетителей. К камере Пайка вел коридор, натертый до блеска. По стенам были развешаны репродукции с картин импрессионистов, а на стене возле его камеры висела деревянная рамочка с прорезями, куда были вставлены карточки с его именем, номером, цветная карточка для капеллана о вероисповедании больного, и карточка особой диеты (никакой). Я обратил внимание, что там, где было написано «приговор и категория», карточка отсутствовала.

Мы вошли в маленькую и светлую камеру Пайка. Окно — и это самое странное для тюрьмы — находилось достаточно низко, чтобы можно было видеть окружающий пейзаж. Во дворе завывал ветер, но в камере было тепло. Стены, выкрашенные в кошмарный желтый цвет, а на полу — такого же цвета узкая циновка. На стене — правила тюремного (или больничного) распорядка, напечатанные микроскопическим шрифтом. На другой стене — распятие, фотографии дома Пайка, его жены и королевы. Фотография королевы — цветная. Больничная кровать, треугольная раковина и туалет с льющейся водой. Возле кровати — небольшая лампа с абажуром в стиле барокко с красными кистями. Когда мы вошли, Пайк читал книгу «Клаудиус Первый». Он сунул между страниц папиросную бумагу вместо закладки и положил книгу на стол.

Надзиратель вступил в роль.

— Пститель к тбе, Пайк, стъять смрно, н швлись, внманье, — изрек он.

Пайк явно понял этот странный язык, потому что замер и весь обратился в слух.

На нем была поношенная военная форма. Надзиратель подошел к Пайку и обыскал его. Ничего угрожающего в том, как он это сделал, не было. Он обшарил его одежду, как мать, которая очистила свое дитя от котелка опрокинутой каши и теперь хочет убедиться, что он совершенно опрятен.

Дженкинс повернулся ко мне.

— Две чашки чая — вам и леди, — сказал он совсем другим голосом. — Сахар я положу на поднос. Заключенному чай принести?

— Это было бы чудесно, — ответил я.

Когда надзиратель вышел, Пайк посмотрел на меня.

— О себе вы позаботились, не так ли? — спросил он.

— Я деловой человек, Пайк, — сказал я ему. — Будь моя воля, я бы просто доставил вас к советскому посольству и обо всем бы забыл. Если вы не будете усложнять мне жизнь, я попробую быть беспристрастным, насколько смогу.