Лен Дейтон - Секретное досье

Этот роман был моей первой попыткой написать книгу. Я работал художником по рекламе, или иллюстратором, как нас теперь называют. Ни журналистикой, ни репортерской работой я никогда не занимался, поэтому не представлял, сколько времени может занять написание книги. Осознание масштаба задачи сдерживает многих профессиональных литераторов, поэтому нередко они не спешат воплотить замысел, пока не станет слишком поздно. Незнание того, что ждет впереди, порой оказывается преимуществом. Оно дает зеленый свет всему – от вступления в Иностранный легион до женитьбы.

Поэтому я взялся писать эту книгу с радостным оптимизмом, проистекающим из невежества. Себя ли я описал? Ну а кем еще я располагал? Отдав два с половиной года военной службе, я три года проучился в Художественной школе святого Мартина на Чаринг-Кросс-роуд. Я лондонец, вырос в районе Мэрилебон и с началом занятий снял крохотную грязную комнатенку по соседству с художественной школой. Это сократило мое время в пути до пяти минут. Я очень хорошо изучил Сохо. Знал его дневным и ночным. Я здоровался и справлялся, как идут дела, у «девочек», владельцев ресторанов, бандитов и продажных полицейских. В этой книге, написанной мной после нескольких лет работы иллюстратором, большая часть зарисовок Сохо взята из наблюдений жившего там студента художественной школы.

Отучившись три года в аспирантуре Королевского художественного колледжа, я отпраздновал это спонтанным поступлением в «Бритиш оверсиз эруэйз». Я стал бортпроводником. В те дни это означало трех-четырехдневную остановку после каждого перелета. Проведя довольно много времени в Гонконге, Каире, Найроби, Бейруте и Токио, я завязал там хорошие и длительные дружеские отношения. Когда я стал писателем, эти контакты на местах с другими людьми и странами очень мне пригодились.

Не знаю, почему или как я пришел к писательству. Я всегда был преданным читателем; возможно, лучше подходит слово «одержимым». В школе, выяснив, что я полный ноль в любом виде спорта – и во многом другом тоже, – я читал все книги, попадавшиеся мне на глаза. В моем чтении не было ни системы, ни даже намека на избирательность. Помню, что платоновскую «Республику» я читал с тем же увлечением и кажущимся пониманием, что и «Глубокий сон» Чандлера, и «Очерки истории цивилизации» Г. Дж. Уэллса, и оба тома «Писем Гертруды Белл». Встречая идеи и мнения, новые для меня, я заполнял ими тетради и живо помню, в какое пришел возбуждение, обнаружив, что «Универсальный Оксфордский словарь» включает тысячи цитат из произведений самых великих авторов.

Поэтому я не слишком серьезно отнесся к тому, что начал писать эту историю. Ведь я взял школьную тетрадь и авторучку, лишь побуждаемый желанием отвлечься на отдыхе. Не зная иного стиля, я делал это в форме письма к старому, близкому и доверенному другу. Писал я от первого лица, не подозревая о том, что существуют иные возможности.

Моя память никогда не отличалась надежностью, как всегда говорит моя жена Изабел, но убежден: эта первая книга обязана своим появлением моим впечатлениям от работы арт-директором в ультраинтеллектуальном рекламном агентстве в Лондоне. Я проводил дни в окружении высокообразованных, остроумных молодых людей, учившихся в Итоне. Расслабляясь в кожаных креслах привилегированных клубов Пэлл-Мэлла, мы обменивались язвительными замечаниями и шутливыми оскорблениями. Они были добры ко мне и великодушны, и я получал от этого огромное наслаждение. Позже, создавая УООК(П), описанную здесь разведывательную службу, я перенес светский дух того глянцевого и блестящего агентства в обшарпанные кабинеты вроде той комнатенки, которую снимал когда-то на Шарлотт-стрит.

Рассказ от первого лица позволил мне излагать историю с теми искажениями, которыми грешит субъективная память. Герой не говорит подлинной правды; никто из героев не говорит подлинной правды. Нет, в отличие от политиков они не прибегают к явной своекорыстной лжи, но их память искажает истину, ибо эти люди, оправдывая себя, хотят заслужить уважение. Происходящее в романе (и во всех других моих историях, написанных от первого лица) примиряется с неизбежностью противоречий. В навигации треугольник, в котором не удается перехватить три линии начала отсчета, называется треуголкой. Мои истории предполагают не больше точности. Я хочу, чтобы мои книги вызывали разную реакцию у разных читателей (какую в известной мере должна вызывать даже история).