Виктор Давыдов - Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

— Понятно, Никита Кузьмич. Надо уточнить, что за птица. Но я на сегодня «пас». Начальство я уже предупредил, так что доведи это дело до конца, — Свиридов тяжело встал из-за стола и попрощался с лейтенантом.

— Я сейчас машину вызову, — вскинулся Климов, но майор покачал головой:

— Не надо, я сам. Иди работай.

Стрелки на часах показывали полночь, когда Климов наконец разложил все бумаги «по полочкам». Коллеги со звонком явно запаздывали. Климов отложил ручку, потянулся, взял трубку телефона:

— Але, это ты, Николай Ефимыч? Бдишь? Как там по этому гостю, разобрались?.. Да ты уже говорил, что ничего интересного. Вы с языками-то разобрались?.. На каком они там шпрехали, на японском, что ли?.. Ах, на литовском. Ну и… Тоже ничего интересного. Понятно. Ну, пока, завтра жду бумаги, — Климов положил трубку и снова потянулся. «Хм-м, на литовском, значит. Прав Федор Ильич, надо браться за языки. Все, завтра и запишусь на курсы, — решительно сказал он сам себе. — На литовском, на литовском… Стоп!»

Никита Кузьмич снова взялся за телефон:

— Михалков, зайди ко мне.

Вошедшему Михалкову он с ходу объявил:

— Слушай, надо срочно выяснить, где сейчас Риммер. Ну, это главный наш фигурант по делу «Шахматист», ты что, забыл?

— А-а, — дошло до Михалкова, — так сейчас узнаю.

Через четверть часа младший лейтенант выяснил, что Ян Карлович Риммер содержался во внутренней тюрьме главного управления. Приказ Климова Михалкову был кратким: встретиться с Риммером и показать фотографию австрийского коммерсанта. А еще через час прямо из тюрьмы Михалков подтвердил опасения Климова…

В этот раз все было просто, без всяких таинственных исчезновений. Они с Седым спокойно собрали чемодан, пообедали с Трофимом Григорьевичем, заплатили ему за два дня вперед, хоть он и отказывался, и поехали в село Власихино искать сослуживца Эдуарда Петровича по Гражданской войне. Ветеран-буденовец хотел с кем-то договориться о машине, но Седой категорически отказался, не желая беспокоить хозяина. Он якобы уже договорился с коновозчиком, который доставит их прямо до места. А денька через два они вернутся, друга прихватят и хорошо погуляют. Буденовец пробурчал для порядку, что им, мол, деньги некуда девать, но настаивать не стал. И вот в четыре часа пополудни они сели у магазина на телегу к тому самому вознице, который днем раньше доставил Седого в город.

Через полчаса езды в придорожном поселке Эдуард Петрович попросил вчерашнего знакомца остановиться.

— Будем возвращаться поздно, жди нас в десять часов. Заплачу, как договорились, — напомнил он возчику.

— Да нешто вас дети малые в избе дожидаются? Переночевали бы у товарища, да с утречка со свежей-то головой я бы вас и отвез, — рассудительно предложил тот.

Седой только вздохнул:

— Оно хорошо бы, конечно, да нам с утра на поезд, а еще вещи надо забрать, то да се… В общем, договорились?

Согласно кивнув, возчик дернул за вожжи и заскрипел телегой в обратную сторону. Седой и Анюта прошли сотню метров по поселку и свернули на проселочную дорогу. Седой при этом оглянулся: телега с возчиком пылила где-то очень далеко. С проселка они широкой тропой сошли в лощину и вышли уже там, где их нельзя было увидеть из поселка — скрывал начавшийся перелесок. Они шли друг за другом: впереди Седой в костюме с чемоданом, позади, в шаге от него, Анюта в длинном платье и жакетке. Было нежарко, идти приятно, но, когда не знаешь, что является конечной целью твоего путешествия, дорога кажется значительно длиннее.

— Далеко еще? — осторожно спросила девушка спустя четверть часа.

— Не очень, — испытующе глянув на спутницу, ответил Седой. — Вон там, на холме за леском. В леске и укроемся до темноты, заодно и за домом понаблюдаем. Анюта, вы стихи любите? — вдруг спросил он ни с того ни с сего.

Девушка смущенно замялась.

— Читать люблю, а на память… — она покачала головой.

Седой еще раз глянул на нее и неожиданно начал декламировать, стараясь шагать в ритме стиха:

— …Прекрасно сказано, не правда ли? — прервался Седой.

Анюта улыбкой подтвердила согласие.

— Между прочим, наш поэт, певец русской природы, впитавший, как говорится, всю эту красоту с молоком матери. Наши поля, наше небо, — он картинно поднял руку.