Борис Васильев - Алмаз бриллианту не судья

– Осужденный Стрельников, – представился парень и протянул генералу руку.

Генерал, видимо, на какое-то время выпав из реальности и находясь мыслями далеко от окружающей его действительности, машинально сделал шаг навстречу и ответным жестом подал свою широкую ладонь осужденному. Реакция парня оказалась ошеломляющей. Резко схватив правую руку генерала за запястье, Стрельников дернул ее на себя, пригнул и тут же левой рукой ударил по локтю. Еще мгновение и он заломил руку генерала ему за спину. Левой рукой он удерживал свою жертву хорошо отработанным приемом, а правой обхватил ее за шею. Перед глазами генерала мелькнула длинная, изготовленная из обломка стальной ножовки с острыми высоким зубьями, заточка. Офицеры застыли, будто всех разом поразил коматозный ступор. Строй осужденных дрогнул.

– Разойдись, падлы! – орал Стрельников, стороной обходя замерших офицеров и толкая впереди себя генерала.

Никто не успел ничего предпринять, как с близстоящей вышки раздалась автоматная очередь. По всей видимости, находившемуся на ней солдату никогда прежде не доводилось ломать голову над проблемной ситуацией. Не оскверненный интеллектом его мозг напрямую отдал приказ рукам, и пальцы, подчинившись немудреной команде, щелкнули предохранителем, передернули затвор и нажали на спусковой крючок. С соседней вышки донеслась вторая очередь.

– Не стрелять! – во все горло гаркнул полковник, когда череда пуль, пройдясь вдоль заложника и захватившего его осужденного, прошила полу генеральской шинели. – Не стрелять! – Он бросился на выручку к генералу.

– Назад! – завопил Стрельников, который тем временем, не обращая внимания на выстрелы, без особых усилий тащил свою жертву к вертолету. На морозе его голос сорвался, и он зашелся в кашле. – Скажите, чтобы отстали, – через силу прохрипел он ему на ухо. – Поздняк метаться.

– Отставить – спокойно и даже, как показалось окружающим, равнодушно громко скомандовал генерал. – Всем оставаться на своих местах!

Из-за угла жилого двухэтажного корпуса появились четверо солдат. Впереди бежал сержант в распахнутой чуть ли не до пояса гимнастерке. Грудь его туго обтягивала белая нижняя рубашкой. Выброшенная из караульного помещения грохотом неожиданных выстрелов, отдыхавшая смена неслась к месту происшествия, на ходу передергивая затворы автоматов.

– Назад! – широко расставив руки в стороны, бросился им навстречу один из офицеров. – Не стрелять!

Дотащив генерала до открывшегося при их приближении двери вертолета, Стрельников, не отводя заточки от его горла, забрался внутрь и втащил за собой задержавшуюся у трапа свою жертву. Дверь захлопнулась.

Офицеры в окружении солдат, открывших по чьей-то команде шквальный огонь поверх винта, бросились к вертолету. Кто-то бабахнул из ракетницы. Лопасти уже набирали обороты. Они слились в гудящий диск, машину затянуло взвихренным снегом. Один из офицеров бросился на стойки шасси, словно собираясь своим весом прижать машину к земле. За ним последовали еще несколько человек, но вертолет, для которого и куда более тяжелая ноша была по силам, медленно оторвался от земли. Зависнув на какое-то мгновение, он слегка накренился и прицепившиеся к шасси офицеры и солдаты, кувыркаясь, посыпались вниз. Одному из солдат удалось обхватить руками колесо. Медленно набирая высоту, вертолет пошел в сторону. Солдат подтянулся, и, зацепившись ногой за стойку шасси, намертво прилип к ней.

– Прыгай! – кричали ему снизу. – Прыгай!

Но он уже ничего не мог расслышать за гулом винта, возносившего машину к низко нависшим облакам. Даже попытайся он расцепить руки, у него ничего не получилось бы. Страх и холод сковали его конечности.

Но вот, наконец, его тело, совершив кульбит в воздухе, с десятиметровой высоты рухнуло вниз и покатилось по склону пригорка, увлекая за собой поток снега. Угодив внизу в глубокую яму, бедолага исчез в белой топи.

Провожая взглядом удаляющийся и тающий в вечерних сумерках вертолет, начальник колонии достал из кармана сигареты, не глядя, сунул одну из них в рот фильтром наружу, прикурил и, не ощущая ни горлом, ни легкими удушливого дыма, глубоко затянулся. В глазах его была пустота и отрешенность. Он не видел, как загоняли в жилой корпус исступленно вопящих от возбуждения осужденных, как солдаты под руки привели сорвавшегося с вертолета, но благополучного завершившего полет парня. Полковник зачем-то положил все еще дымящуюся сигарету, которой так и не смог затянуться, в карман шинели и неторопливо направился к административному корпусу, не отдав никаких распоряжений своим заместителем, не обратив внимания на других офицеров, провожающих его сочувственными взглядами. В этот момент его не интересовало, сообщил ли дежурный по колонии о чрезвычайном происшествии руководству областного управления, и даже судьба захваченного генерала его нисколько не беспокоила. Прослужив в системе большую часть жизни, он не сомневался, что дни его на теперешней должности сочтены, и столь долгожданная пенсия, о которой он с благоговением мечтал последние годы, оказалась под большим и тяжелым вопросом. Все его существо было заполнено ощущением безысходности, полной зависимости от обстоятельств, на которые он теперь никак не мог повлиять.