Николай Леонов - Гуров не церемонится

– Вот ты за своего друга переживаешь, – негромко сказал Погодин. – А каково было нам смотреть, как эта сука пять лет над Колькой издевалась? Над его лицом, руками и глазами смеялась? Так что по грехам ей и муки! Да я бы ее еще в Красноярске убил! Одно останавливало: Колька может за ней сам добровольно уйти – с приворотом действительно шутки плохи, никогда не знаешь, чем это закончиться может. Ты думаешь, мне было легко с ним в больнице разговаривать? Он за целый час, что я ему рассказывал и объяснял, ни разу глаза не открыл! Как отвернулся, так и лежал! Да, счастье это великое, что ты его родных нашел! Теперь-то он об этой стерве быстро забудет.

– Ну, раз мы все вопросы решили, то пойду я, – устало вздохнул Гуров.

– Погоди! – остановил сыщика Алексей. – Ты же когда по нашим делам ездил, то потратился, вот…

– Пусть у генерала Орлова голова и болит, как мне деньги возмещать, – перебил Алексея Лев Иванович. – Положу я ему на стол все билеты и счета, пусть как хочет, так и выкручивается.

– Гуров! Мы знаем, что ты денег не возьмешь, так, может, машину в подарок примешь? – спросил Андрей.

– А то на твою, ей-богу, даже смотреть больно, – поддержал приятеля Погодин.

– Понадобится мне новая машина, так сам заработаю, – отмахнулся Лев Иванович.

– Ты что ж, решил пешком отсюда идти? – поняв, что Гурова не переубедить, спросил Юрий.

– Сейчас частника поймаю и доеду, – заявил Лев Иванович.

– А ну садитесь в машину! – приказал Погодин и, переходя на «ты», буквально заорал: – Сядь, тебе говорят! А то силой усажу!

– Да, с вами я не справлюсь, – обернувшись, вздохнул Лев Иванович.

– И не думай! И не мечтай! – усмехнулся Леонид Максимович и опять не сдержался: – Достал ты уже нас всех своим «выканьем», своей ледяной вежливостью! Так и хочется тебе в морду дать, несмотря на все твои заслуги! Да что ты за человек такой! С тобой и холодильника в доме не надо! Ты одним взглядом все заморозишь! Уезжай, Христа ради! Не доводи до греха!

Под их отнюдь не ласковыми взглядами Гуров сел в машину, но тут же приспустил стекло и сказал:

– Вы только горничным новую работу найдите, а то у Николая Степановича теперь своих хозяек в доме много, на улице же женщины останутся.

– Об этом не волнуйся, – немного успокоившись, ответил Леонид Максимович. – Как Валька выздоровеет, они с Галиной поженятся, так что она при муже будет, а Олесю я с собой увезу. Она баба простая, душевная, для меня в самый раз. У нее двое детишек под Харьковом у матери остались, так мы их к себе заберем. Пора уже и мне свое гнездо вить, нахолостяковался, – и, махнув рукой водителю, приказал: – Ладно, поезжайте с богом! – А когда машина тронулась и поехала, сказал Крячко: – Да, Стаc! Тяжело тебе с ним приходилось!

– Так ему с самим собой еще тяжелее, – ответил тот. – Но что выросло, то выросло!

Гуров же попросил водителя остановиться возле арки своего дома, а не подвозить к подъезду, и остальной путь прошел пешком. На душе у него было так погано, как уже давно не было, потому что перед глазами все еще стояло перекошенное лицо Ларисы и ее горящие безумием глаза.

Дома Мария продемонстрировала ему крайнюю степень возмущения, но беззвучно, на открытые скандалы она уже давно не решалась: они потом слишком дорого обходились ей самой, но она и одним взглядом могла изобразить всю гамму чувств – недаром же была народной артисткой России. Не обращая на это внимания, Лев Иванович, переодевшись, налил себе полный стакан коньяка.

– Лева! У тебя же поджелудочная! – забыв про все обиды, воскликнула жена.

Не отвечая, он выпил коньяк в один прием и, пробормотав:

– Пойду прилягу, – направился в спальню.

– Левушка! Что-то случилось? – осторожно спросила супруга.

– Все плохо! Все вокруг плохо! И виноват в этом только я! – не выдержав, признался Гуров. – Стаc уходить собирается, причем опять-таки я в этом виноват, потому что не сдержался, ляпнул лишнее, а он на меня обиделся, причем не только за себя, но совершенно справедливо. А одна женщина, видимо, всерьез умом тронулась, и тоже из-за меня. Да что же я за человек такой, что со мной всем так трудно?

– Ты самый лучший на свете человек, – тихо и ласково, как обычно говорят с тяжелобольными, сказала Маша, а потом достала плед, укрыла им мужа и, поцеловав его, прошептала: – Отдыхай, Левушка, утро вечера мудренее.

А Гуров, засыпая, подумал, что так и не узнал, что же за постель такая у Савельева, на которой так сладко спится.

Утро было ясным и солнечным, но вот мудрым ли? Выйдя из дома, Гуров как бы со стороны, чужими глазами осмотрел свою машину и пришел к неутешительному выводу, что ее действительно пора менять.