Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

— Саймон?

— Почему это настолько пугающая идея — познакомиться поближе?

— Потому что я не тот человек. Вы должны поверить мне на слово.

— Я не могу, мне нужно знать почему.

— Потому что мне никто не нужен. И никогда не был. Мне нужны другие вещи.

— Ради всего святого, Джейн, не растрачивайте себя, как вы вообще можете о таком думать?!

— Я уже об этом не думаю. Я не останусь в Лаффертоне по всем тем причинам, о которых вы уже слышали, и ни одна из них никак не касается вас. Да и как они могут вас касаться, вы в буквальном смысле незнакомец. Я не останусь здесь, в этом нет никакого смысла. Я не хочу обманывать вас, Саймон. Это будет неправильно. Вы очень приятный человек.

— Почему это звучит так, что я не хочу им быть?

Она улыбнулась.

— Вы заслуживаете правильного человека, и это не могу быть я. Просто не могу, и я не готова объяснять, почему именно.

Когда он вышел и зашагал по саду обратно в сторону собора, было почти так же тепло, как в середине дня. Воздух был практически неподвижен. Саймон повернул не налево, в сторону своего дома, а направо, выйдя из ворот сразу в лабиринт мощеных улиц, ведущих на главную площадь. Там бродили толпы людей — кто-то сидел на скамейках, кто-то толпой выходил из пабов, кто-то ел свой поздний ужин в паре китайских и тайских ресторанов. Он увидел, как двое мужчин и одна женщина, покачиваясь, идут посреди дороги, явно в стельку пьяные, но пока не создавая никаких проблем. Мимо прошла семья с маленьким ребенком, высоко восседающим на плечах своего отца, и мальчиком постарше, который крутился у него в ногах. Он вспомнил те ночи, когда было слишком жарко, чтобы спать, и он высовывался из своего окна, сидя так часами, вдыхая ночной воздух, и шепотом разговаривая со своим братом. Никто никогда не предложил бы им выйти и насладиться ночной жизнью. Он улыбнулся своим мыслям и вспомнил мать, почувствовав страшную, невыносимую боль потери. Потеря. У него возникло ощущение, что он только терял, но никогда ничего не находил. Он понимал, что впадает в сентиментальность, но ему было наплевать, и он даже не пытался стряхнуть с себя тоску и отчаяние, в которую его погрузил ответ Джейн Фитцрой. Он был зол, но только не на нее, а на себя — за то, что был таким дураком.

Он дошел до угла, после которого городская суматоха, магазины, пабы и кафе начинали уступать место жилым улицам. Старый город. Череда улиц, которые называли Апостолами. За ними был Холм. За Холмом — широкие улицы более благополучных и богатых пригородов Лаффертона. Соррел Драйв. И так дальше, до съезда на Бевхэм-роуд, откуда шло много дорог за город, в сторону дома его сестры и его родителей — отца, поправил он себя, теперь только отца. Поедешь на восток — и сразу попадешь в Старли Тор, а потом и в Старли, где можно найти огромное количество нетрадиционных целителей, нью-эйджеров, а также линий силы.

Он повернул обратно. Он всегда любил это место. Он знал его лучше, чем самого себя. Но оно менялось. На краю тротуара сидела стайка девочек-подростков. Одна пыталась снять с себя одежду. Другую тошнило. Двое других размахивали телефонами, снимали их на камеру и визжали от смеха. Он обошел их. В его спину полетели непристойности. Даже пять лет назад девочки тут бы не оказались. Он снова встретил семью с двумя детьми, они сидели в машине, а два мальчика лежали на заднем сиденье, уснув как убитые.

Чего он хотел? Джейн. Любви. Детей. Жизнь, как у своей сестры. Джейн?

Да. Ее образ отпечатался в его мозгу — то, как она сидела на полу под лампой, подогнув ноги под себя и обняв их руками, с волосами, как у ангела.

Он был на грани того, чтобы влюбиться в Фрею Грэффхам, и, если бы она осталась жить, то практически наверняка разлюбил бы ее. Диану он когда-то обожал. Но не любил. Были и другие женщины, но ни к одной из них он не испытывал серьезных чувств. Некоторые любили его. Даже, наверное, многие. Он позаботился о том, чтобы никогда этого не узнать.

Джейн.

Он не мог думать о ней, одетой в какое-то жуткое облачение, замурованной в стенах монастыря. Называй это обителью, называй как угодно, но это просто кучка женщин, запертых наедине со своими страданиями и истериками и сбившихся вместе, как в курятнике. От одной этой мысли ему становилось плохо. По крайней мере, если она решит вернуться к университетской жизни, у нее будет еще какая-то надежда. Нет, не у нее. Он имел в виду, у него. У него будет возможность связаться с ней, написать ей, увидеть ее, быть рядом, говорить и убеждать ее. А как, спрашивается, он сможет оставаться с ней в чертовом монастыре?