Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Готов, — понял Роман, встал, за шиворот поднял Юркина, взял его под мышку (под правую руку), левой рукой захватил стул и направился к выходу, к понимающему швейцару Тихону. Марик болтал ногами (аккуратно) и языком (непотребно), но никто на это внимания не обращал: привыкли, что каждый день Юркина в конце концов выкидывают. Роман сдал его Тихону и вернулся.

— С чего это он так сломался? — поинтересовался Александр.

— Не умеет. А гулять хочет, как знаменитость из легенды.

— Что делать будем? — помолчав, задал главный вопрос Смирнов.

— Отпустил его Алик или он сам сбежал — не имеет значения, Саня.

— Имеет. Если Алик его отпустил, то опознавать не будет.

— Зачем тебе третий? Грабежом этим пусть район занимается. А Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце — он.

— Самый глупый. Дурачок подставленный. — Вспомнил костины слова Александр.

— Вот мы и займемся дурачком.

— А кто его подставил?

Галочка принесла филе по-суворовски. Роман поцеловал ей локоток и попросил:

— Санкцию на обыск, Галочка.

— Сорок три шестьдесят, — ответила догадливая Галочка и, получив от Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофе. Заметав филе, они откинулись на стульях и закурили.

— Решил колодец до воды копать? — огорченно понял Роман.

— А куда деваться?

— Альку прижать надо.

— Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же благородные, мы слово держим.

— Тогда свидетели.

— Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело, рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честно, без подтасовки проведенном опознании свидетели его не отыщут.

— А мы с подтасовкой, Саня.

— Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.

— У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.

В окно бешено стучали. Роман отодвинул тюлевую занавеску. С улицы Горького на них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к немытому стеклу. Восходящая звезда подмостков и экрана, обнаружив их, ликовала — кривлялась, грозила.

Вдруг оказалось, что завтра — Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.

— Ну? — поторопил его Александр.

Алик еще раз поглядел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.

— Молоденький какой, — сказал Алик.

— Ну?! — поторопил Александр.

Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.

— Не знаю я этого паренька, Саня.

— Ты смотри, смотри внимательнее! — злобно приказал Александр.

— А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.

— Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!

— Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.

— А Саня — майор милиции, и больше ничего.

— Если так, то жаль.

Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на прощанье:

— Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.

— Их дело — опознавать, мое — стыдиться.

— Хреновину-то не надо бы нести. — Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. — Я слово в сорок пятом дал Иван Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.

Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:

— Паренек этот — нечисть?!

— Если ты его выгородишь, станет нечистью.

Господи, как надоело все! У Кировских ворот он купил в газетном киоске «Красную звезду» и, усевшись напротив громадного дома страхового общества «Россия», прочитал про будни энского подразделения, о душевном политработнике капитане Перепелятникове, о военных действиях китайских добровольцев в Корее, некролог генерал-лейтенанта Никифорова Петра Аристарховича.

На работу идти не хотелось. Он и миновал ее, проследовав к Пушкинской площади, где сел на двенадцатый троллейбус и поехал в Покровское-Стрешнево, в ресторан «Загородный» к подружке своей Вале.

— Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство упеку! Сроком на два года! — пообещал Казарян.