Виктор Мережко: Входя в дом, оглянись

— А на меня ругаешься.

— Потому что слушаться нужно.

— Я слушаюсь, а ты все ругаешься, папа.

— Ну, пожалуйся маме.

Сын сделал шажок к могиле, тихо забормотал:

— Я не буду жаловаться, мамочка. Папа у нас хороший. Наверное, лучший. Мы все время вместе. Вчера ездили в город кататься на качелях. Перед этим купил мне гору разной одежды, и теперь не знаю, что с ней делать, что надевать… Говорю, не трать деньги, а он все равно тратит. Вот такой наш папа. Вот только плохо, что он заставляет меня учиться. Но я же еще не школьник, а он все равно заставляет. Говорит, это для того, чтоб я был в классе лучшим. А мне осталось до школы один годик, мамочка. Представляешь, какой ужас начнется, когда придется каждый день учить эти дурацкие уроки?..

Артур уже не слышал бормотание сына, замер, почти перестал дышать. Слезы вдруг подступили к горлу, он силился не разрыдаться, не свалиться на колени, не поползти к улыбающейся с фотографии Насте…

Антонина вышла из автобуса, остановившегося чуть в стороне от ее кафе. Одета она была в простенькое платье, на голове темно-синий платок. Было душно, погода обещала грозу. Антонина сбросила платочек, в волнении прошагала около сотни метров, стараясь не смотреть в сторону заведения, вскоре придержала шаг, подняла голову, остановилась.

Нет, это было не ее кафе. Она не узнавала его. Другое название. Вместо «Бим-Бома» — «Голубая лагуна». Оббита голубоватым, цвета морской волны сайдингом. Вокруг высаженные кудрявые деревца. Вместо пристройки для караоке — яркий красный шатер. Другая, незнакомая обслуга. Ни Хамида, ни Дильбар, ни Виталика, ни Артура… Никого своего.

Медленно, как во сне, Антонина миновала «Лагуну», направилась в сторону своей улочки.

Магазин Нинки был открыт. Сама Нинка находилась на крыльце, стояла на табуретке, подкрашивала наличники свежей краской. Из помещения неслась по привычке громкая крутая попса, Нинка подпевала, ловко орудовала кисточкой.

Антонина замедлила шаг, постояла в раздумье, окликнула:

— Нин!

Нинка из-за музыки не расслышала, пришлось снова позвать:

— Нина!

Продавщица оглянулась, не сразу поняла, что это Антонина, затем спрыгнула с табурета, разбросав вокруг краски, тряпки, кисточки.

— Тонь!.. Ты, что ли?

— Ну, я, — усмехнулась Антонина.

— Во даешь… Уже освободилась? — Нинка торопливо направилась к ней.

— Как видишь.

— А чего так быстро? — соседка расцеловала ее. — Тебе ж вроде больше дали.

— Дали семь, отсидела пять. Вот по амнистии вышла.

— Почти не изменилась. Только шмотье нужно другое. А то вовсе на бабку лет ста похожа.

— Как вы тут?

— А как?.. Бурлачим! Круглое таскаем, плоское катаем.

— Смотрю, вроде ничего здесь не изменилось.

— Как это не изменилось?! — удивилась Нинка. — Кафе свое бывшее видала?

— Видела, даже не узнала.

— Потому что там теперь другие люди.

— Кто?

— Шишкари!.. Богатые, крутые, пальцы врастопырку, ноги враскоряку.

— Бандиты?

— На вид не так чтобы, а там кто их знает. Их привел кто-то из ментов. Короче, тайна. Пирог, покрытый киселем. Не докопаешься. А Павел Антонович наш… ну, мент, капитан… совсем опустился. Бомжует. Как жена бросила, так и покатился без оглядки.

Антонина пропустила мимо ушей сказанное Нинкой, спросила:

— А Артур как?.. Дом не продал?

— Не продал. Живет там.

— С семьей? Ребенок родился?

— А ты еще не в курсе?

— Ничего не знаю.

— Пацан у него. Юриком назвал. Пять лет уже. Тебя когда посадили? Ты пять отсидела, а Юрику как раз пять годков!

— Настя с ними?

— Ты чего? — удивленно вскинула накрашенные брови Нинка. — Настя померла! При родах! Вечером отвезли, а ночью — на тебе. Родить-то родила, саму не спасли.

— Артур так и остался один? Или кого-то привел?

— Один! А кого он может привести? На пацаненка день и ночь молится. Лучше любой бабы в этом смысле! — Соседка внимательно и с насмешкой посмотрела на Антонину. — Хочешь наведаться?

— А как без этого? Наведаюсь.

— Проводить?

— Сама.

— Не боишься?

— Отбоялась.

Антонина оставила подругу, зашагала дальше в направлении своего дома.

— Слышь, Тонь, — крикнула вслед Нинка. — Будет желание, заглядывай. Хоть расскажешь, как там в тюрьме. А то вдруг придется. Судьба ведь хуже любой индейки-злодейки!

Антонина усмехнулась, не ответила, продолжила путь дальше.

Когда начался знакомый высокий забор, она вдруг почувствовала, что от волнения сильно забилось сердце. Антонина придержала шаг, перевела дыхание, возле калитки остановилась. Вытерла вспотевший лоб.