Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

Эта дама относилась к тому типу, который с легкой руки французских романистов называют «роскошная блондинка», и тело ее поистине было роскошным, особенно в золотистом блестящем пуловере и замшевых обтягивающих брюках – кожаных, «под леопарда», а может быть, даже и не под, а из шкуры настоящего леопарда. Туфельки ее были там и сям усеяны стразами… а может, и не стразами, а точно такими же подлинными изумрудами, какие сияли на ее ушах и шее, на пальцах и запястьях. Яркая, чувственная, экзотичная, она обладала правильным античным лицом, удивительными желтыми глазами и гривой золотистых волос. Разумеется, в ее красоте была изрядная доля вульгарности, но это можно было заметить лишь при более внимательном рассмотрении. С первого же взгляда блондинка производила поистине убийственное впечатление. Она казалась закованной в броню своей ослепительной красоты, и от этой брони безвредно отскакивали все те оскорбления, которыми, точно стрелами, осыпала ее высокая, очень стройная брюнетка с точеными чертами лица и с коротко стриженными волосами. В своем роде эта широкоплечая, узкобедрая дама была не менее экзотичным цветком, чем блондинка, однако выглядела лет на пять старше. Для женщин постбальзаковского возраста пять лет – это очень много. Это почти клинически много! Кроме того, брюнетку очень портила неподдельная ненависть, искажавшая ее лицо.

Эмма невольно вслушалась. Впрочем, и не слушая, можно было догадаться: брюнетка обвиняет блондинку в том, что та отбила у нее любовника. Судя по выражению лица, блондинка отнюдь не чувствовала себя виноватой, и нападки брюнетки, казалось, доставляли ей какое-то извращенное удовольствие. В глазах ее порою мелькало откровенное злорадство. Она невозмутимо выслушивала оскорбления, которые становились все более грубыми, словно приглашая откровенно глазевших на нее посетителей музея любоваться на нее снова и снова, еще и еще. И у каждого человека, который смотрел на эту роскошную красоту и на дерзкую прелесть ее соперницы, невольно возникал вопрос: каким же должен быть человек, из-за которого могли схватиться две такие обворожительные дамы?

Охватило любопытство и Эмму. Она принялась оглядываться – и взгляд ее наткнулся на человека, лицо которого показалось ей знакомым. Он был среднего роста, плотный, но не чрезмерно, довольно стройный, с широкими плечами и крупной головой красивой формы. У него были пышные темно-русые, хорошо подстриженные волосы и серые глаза – светлые, но яркие, невольно притягивающие взгляд. В этом правильном румяном лице чувствовались сила, энергия и то, что называется жутким словом «харизма». Короче, мужчина был очень обаятелен, даже, можно сказать, хорош собой, отлично и дорого одет. И ужасно сексуален. Эмма даже растерялась, перехватив его мельком брошенный взгляд, от которого у нее мурашки по шее прошли. А что же бывает с женщиной, когда он откровенно добивается ее? Эмма таращилась на него с удовольствием и, ей-богу, вполне понимала брюнетку, которая готова ради этого мужчины устраивать площадные сцены в таком храме искусства, каким, без сомнения, является музей д’Орсе.

Между тем терпение блондинки оказалось не беспредельным. После очередного, особенно яростного выпада брюнетки она что-то рявкнула в ответ – столь же беспощадно-базарное, повернулась, подхватила под руку яблоко раздора и поволокла его к выходу. Мужчина, доселе остававшийся к стычке двух красавиц совершенно индифферентным, холодно сказал что-то брюнетке: не то «Брось, Фанни!», не то «Извини, Фанни!» – имя Эмма отчетливо расслышала, а другое слово – нет, тем паче что оно было произнесено с сильным акцентом. Он не француз, он иностранец.

Иностранец?! И тут Эмма узнала его.

Ну конечно! Неудивительно, что его лицо показалось ей знакомым! Этот мужчина идеально подходил под словесный портрет, составленный проводницей Якушкиной.

«Илларионов, что ли?!» – недоверчиво спросила себя Эмма и тут же всплеснула руками: он! Конечно, он!

Илларионов удалялся. Леопардовая задница, увенчанная золотистой гривой, висела на сгибе его локтя и молотила по мраморному полу каблучками невероятных туфель. Женщина, которую Илларионов назвал Фанни, мучительно всхлипывала, стоя в двух шагах от Эммы.

Не стоило большого труда догадаться, что эта бедная Фанни брошена Илларионовым в Париже так же хладнокровно, как была брошена в Нижнем Новгороде Людмила Дементьева. Дай бог Фанни оказаться покрепче, чем Людмила! Конечно, она уже дама в годах, которые видны на лице, и даже ее точеная красота не может их скрыть. Эмме показалось, что они с Фанни примерно ровесницы, а блондинка лет на пять, на семь моложе. И вполне естественно, что симпатии Эммы были сейчас на стороне покинутой Фанни, а не на стороне роскошной – тем более молодой! – блондинки. И под звуки всхлипываний Фанни первоначальный план Эммы изменился.