Джон Ирвинг: Мужчины не ее жизни

— Нет, он был с нами, наверху, — сказала ему Рут.

— Тогда я думаю, он уже убежал, — сказал Тед. — И как же он шумел?

— Он шумел так, будто хотел, чтобы его не слышали, — сказала ему Рут.

Он посадил ее на одну из кроватей в гостевой спальне, потом вытащил из ночного столика авторучку и блокнот. Ему так понравилось то, что она сказала, что он должен был это записать. Но на нем не было пижамы, а значит, и карманов, в которых была бы бумага, а теперь, снова взяв Рут на руки, он держал листок бумаги в зубах. Она, как и обычно, не проявляла почти никакого интереса к его наготе.

— У тебя такая смешная пипка, — сказала она.

— Да, смешная пипка, — согласился ее отец.

Он это всегда говорил. На сей раз, когда в зубах у него был зажат клочок бумаги, это небрежное замечание казалось еще небрежнее обычного.

— А куда ушел шум? — спросила его Рут.

Он пронес ее по гостевым спальням и гостевым ванным, выключая свет, но в одной из ванных остановился так резко, что Рут представилось, будто Томас или Тимоти, а то и оба вместе протянули с одной из фотографий руки и схватили его.

— Я расскажу тебе историю о шуме, — сказал ей отец, листочек бумаги затрепыхался в его губах.

Он, не выпуская ее из рук, немедленно уселся на край ванной.

На завладевшей его вниманием фотографии братьев Томасу было четыре года — точный возраст Рут. Композиция фотографии была неудачна: Томас сидел на большом диване, обитом какой-то цветастой тканью; эта ботаническая избыточность, казалось, полностью подавила двухлетнего Тимоти, которого Томас неохотно держал у себя на коленях. Судя по всему, это был 1940 год — Эдди О'Хара должен был родиться лишь через пару лет.

— Однажды, когда Томасу было столько, сколько тебе — Тимоти тогда еще писался в пеленки, — Томас услышал шум, — начал Тед.

Рут навсегда запомнила, как ее отец вытащил изо рта листок бумаги.

— И они оба проснулись? — спросила Рут, глядя на фотографию.

Этот ее вопрос и вызвал к жизни незабываемую старую историю; с самой первой строчки Тед Коул знал ее наизусть.

— Том проснулся, а Тим — нет.

Рут вздрогнула на руках отца. Даже будучи взрослой женщиной и признанным писателем, она не могла без дрожи слышать эти слова.

«Том проснулся, а Тим — нет. Была середина ночи.

— Ты слышал? — спросил Том у брата.

Но Тиму было всего два года, и даже когда он не спал, то был не очень-то разговорчив.

Том разбудил отца и спросил у него:

— Ты слышал этот шум?

— А на что он был похож? — спросил его отец.

— Он был похож, как если бы чудовище без рук, без ног пыталось двигаться, — сказал Том.

— Как же оно может двигаться без рук, без ног? — спросил его отец.

— Оно извивается, — сказал Том. — Оно скользит на своей шерсти.

— Так у него и шерсть есть? — спросил его отец.

— Оно подтягивается, цепляясь зубами, — сказал Том.

— Так у него, оказывается, еще и зубы?! — воскликнул его отец.

— Я же тебе сказал — это чудовище! — ответил Том.

— Но какой именно шум тебя разбудил? — спросил его отец.

— Это был такой шум, как если бы в стенном шкафу ожило одно из маминых платьев и попыталось слезть с вешалки, — сказал Том».

Всю жизнь с тех пор Рут Коул побаивалась стенных шкафов. Она не могла спать, если была открыта дверца стенного шкафа — Рут не выносила вида висящей там одежды. Она вообще не любила висящей одежды — и точка! Ребенком Рут никогда не открывала дверцы шкафа, если в комнате было темно, — боялась, что платья затянут ее внутрь.

«— Давай-ка вернемся в твою комнату и послушаем, что это такое, — сказал отец Тома.

Они увидели Тима, который по-прежнему сладко спал — он так и не слышал никакого шума. Шум был такой, словно кто-то вытаскивал гвозди из половиц под кроватью. Шум был такой, словно собака пыталась открыть дверь. У собаки текли слюни, а потому она толком не могла ухватиться за дверную ручку, но она не оставляла попыток и наконец вошла в дом, решил Том. Шум был такой, словно на чердаке какой-то призрак разбрасывал орешки, украденные им на кухне».

В этом месте, слушая историю в первый раз, Рут прервала отца и спросила, что такое чердак.

— Это большая комната на самом верху дома, над всеми спальнями, — ответил ей отец.

Существование такой комнаты казалось ей непостижимым и повергало девочку в ужас — в том доме, в котором выросла Рут, никакого чердака не было.

«— Вот он опять — этот шум, — прошептал Том отцу. — Ты слышал?

Теперь проснулся и Тим. Шум был такой, словно кто-то застрял в доске, из которой было сделано изголовье кровати, и теперь через дерево прогрызался наружу».