Иван Козлов - Болевой синдром

— Магазин снаряженный под завязку был?

— Два патрона должны были остаться.

Водитель «Москвича», парень года на четыре постарше Женьки, оказался почти коллегой: срочную служил в конвойке, после нее сразу поступил в военное училище, проучился полгода и залетел по большой пьянке с дракой.

— Что, говоришь, с женщиной твоей случилось-то? На полуслове разговор прервала? Может, обиделась на что? Бывает такое, моя тоже иногда неделями не разговаривает. Но ночами все равно дает! — Он рассмеялся.

— Нет, там что-то другое…

— Проверим, я с собой хорошую монтировку вожу.

— Что же я, тебя подставлять буду? Как-нибудь сам управлюсь.

— Ладно тебе, одна рука хуже трех, неужели в арифметике не соображаешь? Только ты заранее скажи, где дом, чтоб мы подъехали потише и машину подальше от него поставили.

Во всем дачном поселке свет горел только в окнах дома Макарова, да еще в одном, метров за триста.

Оказывается, здесь, за Москвой, днем выпал снежок и лежал теперь тонкой пленкой. От калитки до ступенек веранды шла черная тропа: значит, кто-то топал этим маршрутом. Кто-то крупный: прочитывались отдельные следы не меньше сорок пятого размера.

На окнах задернуты занавески, слабые мужские голоса доносятся из-за закрытой двери. Дверь изнутри закрыта на хлипкий крючок. Женька знал, что, кроме крючка, изготовленного из толстой, но мягкой проволоки, никаких запоров там не предусмотрено.

Водитель подмигнул Зырянову:

— На «ура» пойдем, так? Ты ногой вышибаешь дверь — и полный вперед! Погромче ори, а я монтировочкой помашу. Сколько их там есть, столько и положим, сучар! Так, ты готов! Давай!

Раз! Крючок то ли разогнулся, то ли вырвался из гнезда, Женька даже не почувствовал его сопротивления. И вот он уже в комнате, и ревущий как медведь водитель у него за спиной…

Вскрикивает Алла, вскочив со стула, стоящего перед телевизором. А на экране его вихляется Якубович с микрофоном в руке:

— Три буквы! Три угаданных буквы!

Женька потихоньку приходит в себя, он смотрит на то место, где еще утром стоял телефон:

— У нас разговор оборвался…

Алла тоже что-то начинает понимать.

— Я с тобой говорила, а тут чайник закипел. Хотела снять его с плиты, зацепила ногой шнур… Разбила аппарат на мелкие кусочки. Но я куплю!

— Вы даете, ребята! — Водитель присаживается на краешек дивана, начинает смеяться, сначала тихо, потом все громче и громче.

— А следы? — спрашивает Женька. — Кто-то же недавно заходил в дом?

— Соседка, больше никого не было. Спрашивала сахару или конфет к чаю.

— В валенках, в валенках больших, да? — Водитель хохочет, не может никак успокоиться.

— Ну да, в валенках. — Она смотрит на Женьку. — Ты что, испугался из-за меня и ради этого так мчался?

Зырянов смущенно качает головой:

— Боюсь, как бы и Олег Иванович сейчас сюда не нагрянул.

— С гранатой в руке! Ну, ребята, вы даете! С вами не соскучишься! — У шофера от смеха уже слезы текли из глаз. — «Женщине, которую я люблю, угрожает кровавый враг…» И я рубаху на груди рвать начал и песни военные петь. Ну, ребята, даете вы!..

— Ты из-за меня сюда мчался?

— Макаров тоже ведь наверняка звонит и не может дозвониться. — Зырянов смотрит на чайник, стоящий на столе. — Предлагаю по чашечке кофе выпить и всем ехать в Москву. Олег Иванович в Калугу должен отправиться, а из-за нас, чувствую, опять дома останется.

Водитель успокаивается, подходит к столу, пьет крепкий кофе:

— А этот Макаров ваш тоже такой веселый? Если такой, то я его в Калугу хоть сейчас отвезу.

— Ты что, серьезно? — спрашивает Зырянов.

— Серьезней быть не может. Извозом кормлюсь. Туда он заплатит, из Калуги, знаю, тоже пустым не вернусь.

Зырянов вытащил из кармана три пятидесятидолларовые бумажки, оставленные Лаврентьевым:

— Хватит?

Водитель взял две:

— Вполне.

В два часа ночи «Москвич», под завязку загруженный коробками и сумками, тронулся от дома Макарова в сторону киевской трассы. Олег перед отъездом больше инструктировал не Женьку, а Аллу:

— Ты усмири его малость, он ничего не умеет, кроме как воевать. А надо протезом, наконец, заняться и вообще — дух перевести. Да, несколько дней лучше у меня поживите, Рамазану я не больно верю, может гадость какую-нибудь сотворить, а квартиру твою, Алла, его люди знают. Ко мне же он не сунется, обжечься побоится.

— Куда уж больше, — буркнул себе под нос Женька. О взрыве машины он Макарову ничего не сказал. Зачем? И Алла пусть не знает. Оно и вправду лучше, если она тут поживет…