Лоуренс Блок: Билет на погост

Потом я закрыл дверь квартиры на цепочку и покинул ее тем же способом, что и вошел, — через окно, плотно прикрыв его за собой, и спустился по пожарной лестнице во дворик. Кто-то уже успел переставить мусорный бак на место, так что мне пришлось прыгнуть с пары метров, но, слава Богу, все обошлось.

Пальто мое тоже исчезло; сначала я подумал было, что оно приглянулось какому-нибудь бродяге, но затем обнаружил его в одном из баков под слоем яичной скорлупы и апельсиновых корок — кто-то решил, что мусору место в баке, а не на нем. Пальто было очень хорошим, респектабельным, я любил его, но теперь явно пришло время купить новое.

К счастью, неведомый любитель порядка зубочистку из замка не вытащил, так что я смог выбраться из дворика без особых затруднений, но затем удалил стопор и закрыл дверь за собой на замок. Выйдя из дома, я пешком добрался до Первой авеню, поймал такси и отправился в госпиталь, в реанимацию.

Дежурная медсестра сообщила мне, что в состоянии Элейн нет никаких изменений, но увидеть ее не разрешила. Я покорно уселся в комнате ожидания, взял в руки журнал и попытался заставить себя читать его.

Мне хотелось помолиться, но как это сделать, я не знал. Собрания общества «Анонимных алкоголиков» обычно заканчивались общей молитвой Господу или так называемой «светлой» молитвой, но сейчас они вроде бы были не совсем кстати, а возносить хвалу Всевышнему казалось мне в такой момент просто кощунственным и не совсем пристойным. Я, правда, все-таки проговорил про себя несколько, в том числе и эти, но не думаю, что кто-то услышал их.

Раз за разом я подходил к дежурной и слышал в ответ, что никаких изменений в состоянии Элейн не произошло и вход к ней по-прежнему запрещен. После этого я возвращался в комнату ожидания, какое-то время сидел там и пару раз даже умудрился задремать в кресле, но от малейшего шороха тут же просыпался.

Около пяти я внезапно почувствовал, что сильно проголодался, что совершенно объяснимо — ведь после завтрака с Микки Баллу у меня маковой росинки во рту не было. Пошарив по карманам, я наскреб немного мелочи и купил в автомате кофе и бутерброды; правда, съесть я смог лишь половину бутерброда, но зато кофе показался мне отличным — вряд ли он на самом деле был таким, но зато мне от него сразу полегчало.

Через пару часов ко мне подошла медсестра с бледным серьезным лицом.

— Наверное, вам нужно увидеть ее прямо сейчас, — сказала она.

По дороге к палате я поинтересовался, что она имела в виду; медсестра ответила, что, судя по всему, дело идет к худшему.

Я вошел в палату и подошел к койке; внешне в ее состоянии никаких изменений не произошло. Я наклонился к ней и взял в руки ее ладошку.

— Его уже не стало, — прошептал я ей; вокруг нас постоянно крутились медсестры, но они занимались своими делами и к моим словам не прислушивались. — Я убил его. Больше он тебя не побеспокоит, дорогая моя.

Надеюсь, читатель поверит мне, что люди в состоянии комы могут слышать обращенную к ним речь. И уж во всяком случае, он согласится с тем, что Господь слышит обращенные к нему молитвы. В общем, пусть читатель думает, что хочет.

— Не уходи, пожалуйста, — шептал я ей. — Не умирай, милая моя! Пожалуйста, не умирай!

Я провел рядом с ней полчаса, не меньше, прежде чем медсестра попросила меня вернуться в комнату ожидания; еще через несколько часов ко мне подошла другая медсестра и рассказала об изменениях в состоянии Элейн. Что она говорила мне, я не помню, большая часть ее слов вообще была непонятна для меня, дошло лишь одно — кризис миновал, хотя впереди их может быть еще бесконечно много: она может заболеть пневмонией, могут начаться процессы отторжения пересаженных тканей, возможны нарушения в работе внутренних органов — смерть будет подстерегать ее буквально на каждом шагу, так что теоретически шансы на выздоровление близки к нулю.

— Вам следует пойти домой, — сказала она в заключение. — Здесь вы все равно уже ничем ей не поможете, а у нас есть ваш номер телефона, так что мы сразу же вызовем вас, если что-то случится.

Я отправился домой и сразу же провалился в глубокий сон. Наутро выяснилось, что состояние Элейн по-прежнему остается очень тяжелым. Постояв под душем и побрившись, я вышел на улицу и отправился в госпиталь, поближе к Элейн; там я провел почти весь день, а к вечеру отправился на автобусе через весь город, мимо Парка, на панихиду по Тони на Рузвельт-драйв.

Панихида прошла строго и торжественно — чем-то она напоминала обычное наше собрание, но все выступавшие говорили исключительно о Тони; когда очередь дошла до меня, я вкратце рассказал о нашей поездке в Ричмонд-Хилл, о замечательном выступлении Тони.