Сара Парецки - Смертельный удар

Мак-Гоннигал не заговаривал снова до тех пор, пока мы не миновали выезд из Лупа, и только потом спросил адрес Луизы.

— Вы не хотели бы вернуться со мной на Джефферсон-парк? — неожиданно спросил он. — Выпить бренди, расслабиться?

— Желаете выведать все мои секреты в постели после второй рюмки? Нет. Не огорчайтесь — предполагалось, что это шутка. Вы просто не сумели бы разговаривать в темноте.

Это прозвучало вызывающе, но меня ждала Лотти, она беспокоилась, и я не могла оставить ее в неведении. Я постаралась объяснить это Мак-Гоннигалу:

— Она — одна из тех, кому я никогда не лгу. Она… не то что моя совесть, а просто человек, который помогает мне увидеть, кто я есть на самом деле.

Он не отвечал до тех пор, пока не выехал с Кеннеди на Ирвинг-парк.

— Да, понимаю. Мой дедушка был такой же. Я пытался представить себя в вашей ситуации, когда он не ложился спать из-за меня. Я тоже обязан был вернуться.

Этому не учили ни на каких семинарах в Спрингфилде. Я спросила его о дедушке. Он умер пять лет назад.

— За неделю до того, как меня повысили по службе. Я был как помешанный, чуть не ушел в отставку — почему они не повысили меня, когда он был еще жив и мог бы порадоваться этому. Но потом я услышал его слова: «Как ты думаешь, Джонни, Бог правит Вселенной, помня о каждом из нас?» — Он рассмеялся себе под нос. — Вы понимаете, Варшавски, я никогда не говорил этого ни одному человеку.

Он остановился перед домом Лотти.

— Как вы доберетесь домой? — спросила я.

— Хм… вызову бригадный автомобиль. Они будут рады получить предлог, чтобы покинуть дежурство в ходе волнений в Аптауне и ради шанса подвезти меня.

Он передал мне ключи. В свете люминесцентных ламп я могла видеть, что его брови вопросительно поднялись. Я подалась к сиденью водителя, обняла сержанта и поцеловала. От него пахло кожей и потом — человеческие запахи, которые заставили меня прильнуть к нему. Мы посидели так несколько минут, но пепельница упиралась мне в бок, и я отодвинулась.

— Благодарю за поездку, сержант.

— Мне было приятно, Варшавски. Мы служим и оберегаем, вы же понимаете…

Я пригласила его подняться и вызвать бригадный автомобиль от Лотти, но он сказал, что сделает это с улицы, ибо ему необходим свежий ночной воздух. Он понаблюдал, как я отпираю замки на входной двери, потом помахал мне и ушел.

Лотти была в гостиной, все еще в черной юбке и свитере, — в том виде, как вернулась из госпиталя семь часов назад. Она листала страницы «Гардиан», проявляя лишь видимость интереса к экономическим бедам шотландцев. Увидев меня, она мгновенно отложила газету.

Зарывшись головой в ее объятия, я почувствовала себя как дома и обрадовалась, что решила вернуться сюда, вместо того чтобы идти с Мак-Гоннигалом. Когда она помогла мне умыться и напоила горячим молоком, я рассказал ей ночную историю про необычную поездку по реке, про свои страхи и неукротимое мужество мисс Чигуэлл. Она очень расстроилась, что Чигуэлл предал клятву медиков. Лотти знала, что существуют безнравственные врачи, но никогда не могла слушать об этом.

— Хуже всего было, когда Луиза проснулась и подумала, что я Габриела, — сказала я, когда Лотти вела меня в свободную комнату. — Я не хочу возвращаться опять в Южный Чикаго, чтобы разгребать беды за Джиаками, как это делала некогда моя мать.

Опытными руками медика Лотти сняла с меня одежду.

— Несколько поздно беспокоиться об этом, моя дорогая. Именно этим ты и занималась последний месяц.

Я скривилась: возможно, было бы лучше, если бы я пошла с сержантом.

Лотти укрыла меня. Я заснула еще до того, как она выключила свет, и тут же погрузилась в сны о безумной лодочной прогулке, карабканье по утесам, пока тебя, пикируя, атакуют стервятники, о встрече с Лотти, поджидавшей на вершине, чтобы заявить: «Несколько поздно беспокоиться об этом, не так ли, Вик?»

Проснувшись в полдень, я не почувствовала себя отдохнувшей. Мне хотелось лежать так бесконечно и уплывать во сне, пока Лотти не вернется домой и не позаботится обо мне. Последние несколько недель лишили меня всяких способностей находить удовольствие в том, что делается ради жизни. Да и есть ли в самом деле причины, чтобы продолжать ее?

Если бы я унаследовала от своей матери умение мечтать, я относилась бы к поколению Джералдин Фаррар, разделявшей свои сокровенные моменты с Джеймсом Левайном на концертной сцене. Попыталась представить, на что бы это было похоже, если бы я оказалась талантливой, уверенной и здоровой. Если бы кто-то вроде Густава Гумбольдта устроил за мной слежку, у меня был бы свой пресс-агент, который быстренько состряпал бы несколько заметок для «Таймс» и поставил в известность полицейского инспектора, который, как предполагалось, должен быть моим любовником, чтобы сбить его с ног.