Вячеслав Сухнев - В Москве полночь

По периметру площади, стараясь не приближаться к голодающим, медленно прохаживались полицейские наряды с дубинками. Форма полицейских ничем не напоминала старую форму милиции: офицерские рубашки оливкового цвета с короткими рукавами, кепи-афганки и брюки с накладными карманами, заправленные в брезентовые зеленые сапоги. Залежавшаяся экипировка была взята на складах бывшей Советской Армии. Все, кто служил еще при Брежневе в Туркестанском военном округе, помнили эти замечательные брюки и старались выклянчить или украсть их на дембель. Они назывались «рыбацкое счастье» и действительно были незаменимы на рыбалке или на охоте из-за множества карманов во всех мыслимых и немыслимых местах.

Квартиру Акопову нашли в длинном доме, выходящем торцом на Чор-Минор. В открытое окно с пятого этажа Акопов хорошо видел всю площадь. В бинокль он мог рассмотреть даже фишки на нардовой доске санитаров и личные номера полицейских блях.

Из окна тянуло влажной жарой от арыка, бегущего у самого дома. Иногда слышался визг детей и гудки автомашин. Время тянулось по каплям, словно вязкое варенье с ложечки. Чуть засахаренное, зеленовато-янтарное варенье из айвы стояло перед Акоповым в блюдечке. Голый по пояс, он пил чай, повесив на шею замечательное полотенце с китайскими павлинами.

Митинг оппозиции был назначен на шесть вечера, когда в городе спадает жара и солнце прячется за вершинами Бабатага. Первые группы самых нетерпеливых демонстрантов уже подтягивались к Чор-Минор по узким улицам и зеленым переулкам. По такому переулку Назар с Юсупом должны после операции уйти к рынку, к людям Убайдуллы. За помощников Акопов не волновался. Жаль, что не скоро придется снова поработать вместе… Впрочем, жизнь полна неожиданностей. Тем и интересна.

Акопов допил чай, аккуратно вымыл посуду. Сложил вещи в спортивную сумку, не забыв о полотенце. Обошел квартиру — две унылые пустые комнаты, оставленные семьей беженцев. Он тут появлялся редко, ел и спал на кухне — на всякий случай, ибо до конца так и не доверял Убайдулле. Обошел квартиру, убедился: ничего, что могло бы навести на след, не оставил.

Оделся. Сел на стул возле треноги с собранной и готовой к бою ТОЗовкой, вновь принялся разглядывать в бинокль Чор-Минор. Тени от минаретов стали длиннее, накрыли фонтан в центре площади. Говорят, президент оборудовал спальню в собственном бывшем кабинете, куда приезжал недавно в качестве первого секретаря ЦК. Мужчину украшает постоянство… Демонстранты уже роились плотными рядами перед трибуной. Голодающие поднялись и теперь их выставили вперед, как живой укор президенту. Еще живой…

В толпе мелькнул Назар. В полосатом чапане, в белой рубахе без ворота и сбитой на затылок черной чалме, Назар казался настоящим деревенским увальнем — только что с гор спустился. С группой провокаторов, «представителей трудового народа», Назар должен возбудить ярость масс, организовать и бросить их на погром президентского дворца.

Затем Акопов поискал Юсупа и с немалым облегчением увидел, как тот быстрым шагом подходит к левому крылу трибуны во главе небольшого отряда полицейских. Юсуп тоже был в форме, с пластиковым щитом и картинно помахивал дубинкой. Приближалось главное действо, ради которого и прибыла в Сурханабад группа Акопова. Да, они все сделали для этого, хотя кто-то сделал все, чтобы им помешать.

Время пододвинулось к шести. На высокой трибуне замелькали халаты, галстуки и белые чалмы — не все духовенство поддерживало имама Сайфетдина и президента. Из глубины комнаты, сквозь щель в плотных шторах, Акопов смотрел теперь в оптический прицел. Человек в центре толпы на трибуне, с холеным холодным лицом, никогда не встречался с Акоповым, но был ему знаком как лучший друг — в Управлении накопился хороший видеоматериал с сурханабадских митингов и закордонная кинохроника. Холеный человек уже говорил в микрофон, широко раскрывая рот с толстыми губами, но сюда, в кухню, доносился лишь невнятный гул динамиков.

Вот и свиделись… Прихотливо сложилась судьба человека, на которого сквозь прицел смотрел руководитель группы специального назначения.

Посредственный поэт, слагавший вирши на исторические темы, подрабатывающий на хлеб и воду писанием прошений в дуканах, Абдулахад так бы и умер в нищете и безвестности, ибо ничего, кроме плохих стихов и неубедительных прошений, он делать не умел. И не хотел. Его вознесла революция. Когда король Назир бежал в Париж, Абдулахад умудрился с кучкой подобных себе оборванцев захватить редакцию правительственной газеты «Улдуз Шарки» и выпустить восторженный, хоть и косноязычный манифест, приветствующий революцию. Абдулахада заметили в руководстве вышедшей из подполья Исламской партии труда.