Боб Джадд - Финикс. Трасса смерти

— Почему мне так спокойно с тобой? — спросила она, съежившись под покрывалом.

— Мы накрутили слишком много постельных сцен, даже для Парижа. Ты просто устала. — Мы лежали лицом друг к другу. Без макияжа ее глаза казались меньше и рот не так выделялся и казался вполне обычным. Возвращение в реальность. Рука ее нашла мою под покрывалом и сжала. Думая, что надо что-то сказать, я произнес:

— А когда в первый раз ты отдалась мужчине?

Она на мгновение прикрыла глаза, вспоминая.

— О папаша, папаша, — сказала она. Потом открыла глаза и добавила без улыбки: — Шучу. Это интервью для журнала или как?

— И так и этак.

— Дело в том, что я уже отвечала на этот вопрос некоторым журналам.

— И что же ты им рассказала?

— Кому что. А когда ты, Форрест, в первый раз встретился с женщиной? По-настоящему.

Я перевернулся на спину, вспоминая тот полдень в Норфолке. Рука Джейнис гладила мой живот в ожидании ответа.

— Тогда мне было пятнадцать или шестнадцать. И я был в Норфолке на летних каникулах. Родители мои жили раздельно, ну, они поделили и меня так, что учился я в промерзшей школе в Бристоле, а лето поочередно проводил то с отцом, то с матерью. И тем летом, когда я было собрался ехать в Аризону, чтобы провести его на ранчо моей матери, она вдруг подцепила какого-то типа…

— Что за тип? Можно поподробней?

— Не знаю, она говорила, что это директор из Голливуда. А я считаю, что он выпускал рекламные ролики для пива. Ну и она переехала к нему на Беверли-Хиллз, и было решено, что лучше всего для пятнадцатилетнего Форреста, который к тому же не отличался примерным доведением в школе, подойдет летняя доза строгого папенькиного пуританского воспитания в Норфолке.

— Он на самом деле был строгим?

— Он верил в пользу труда. Похоже, он знал, о чем говорил. Поэтому я всегда испытывал перед ним чувство вины. Всегда я в чем-то ошибался. Поэтому первое, что он сделал, — заставил меня чистить коровник, на что у меня ушло около недели. Чтоб понять, что такое этот коровник, представь себе средневековую мазанку с соломенной крышей и вековыми залежами навоза. Когда он вручил мне лопату и я вошел в коровник, мне почудилось, что этот коровник длиной с километр. А когда я покончил с навозом, отец послал меня чинить соломенную крышу. И вот однажды, а день был жаркий, я подумал: а к черту все это, хватит с меня крестьянской работы. Слез с крыши и пошел через его поля.

— У нас полей не было, был всего лишь задний двор с пятачком зелени, песочница да качели. Он был богатым?

— Богатым он не был, но земли у него было много. Он был священником и вел себя так, будто мы жили на пожертвования прихожан. У него было две тысячи акров земли, принадлежавшей его семье еще с двенадцатого века. Когда-то Генрих II подарил ее одному из предков моего отца — архиепископу Эверарду Норфолкскому. Ну так вот, в тот день я решил, что пора бы и взять выходной. И пошел по полю, сбросив рубашку, а когда дошел до одного из каналов, которых в Норфолке полным-полно, то лег на берегу и заснул.

Проснулся оттого, что на лицо мне лил дождь. Выяснилось, что это не дождь, а три девушки… Вообще-то не девушки, а молодые женщины в шортах. Они стояли надо мной и капали на меня воду. Набирали ее в ладошки и капали. А я смотрел снизу на их обнаженные ноги.

Сара, Мишель и Фэй арендовали на день лодку. Вот они и катались, загорали, пили вино и потому были немного пьяны. Как сейчас помню, Сара была полной и не носила лифчика. Мне это представлялось фантастическим. Фэй — симпатичная девица с длинными ногами. А у Мишель были голубые глаза, и она каждый раз улыбалась краем губ, когда смотрела в мою сторону. Они решили, что я буду их талисманом. Что-то вроде тотема. А я был рад отправиться с ними. Ведь это куда приятнее, чем ковыряться в дерьме и чинить соломенную крышу. И к тому же я был немного знаком с лодками и каналами, поэтому и поехал с ними, полагая, что это очень здорово — плыть к морю с женщинами, которые по возрасту могли бы уже учиться в Кембридже. И мы попивали холодное винцо, которого я до этого в жизни не пробовал, а Мишель, у которой были великолепные, изумительные груди и светлые волосы, вдруг объявила, что хочет что-то показать мне в трюме, и я, спотыкаясь, спустился вниз… Я знал, что произойдет, хотя не совсем был уверен, что должен делать.

— И что же ты делал?

— Она положила мою руку себе на грудь и спросила, нравится ли мне это.

Джейнис положила под простыней мою руку себе на грудь.