Майк Гелприн: Трасса

Муфлон увидел эту девушку в вагоне пригородной электрички и мгновенно возбудился. Он получал особое удовольствие именно от таких девушек и умел выделять их из толпы с первого взгляда. Эта была тоненькой, почти миниатюрной и очень хорошенькой. Но главное заключалось не в этом: внешность Муфлона мало интересовала, а между ног у всех одно и то же, он-то навидался девичьих вагин вдоволь. Главное было в выражении чистого и нежного, почти детского лица, на котором гармонично сочетались благородство, доброжелательность и доверчивость. «Одухотворённое лицо», — говорили люди, с улыбкой глядя на то, что неискушённый в подобных вещах Муфлон про себя презрительно называл лицелкой. И момент, когда нахлынувший ужас сгонял с «лицелки» благородство и одухотворённость, превращая её в жуткую уродливую маску обезумевшего от страха неминуемой смерти, обречённого существа, приводил Муфлона в полнейший восторг.

Именно ради таких моментов Муфлон и жил. Воспоминания о них питали его несколько недель, а то и месяцев после смерти очередной жертвы. Первые три-четыре дня эти воспоминания приводили к возбуждению, и Муфлон достигал оргазма, даже не помогая себе руками. Потом яркость ощущений снижалась. Он начинал забывать, как именно всё было. Как заходилась хрипом избитая, изрезанная ножом окровавленная девушка. Как он, проламывая преграду между распахнутыми, разорванными в стороны тонюсенькими девичьими ножками, вторгался вовнутрь, одновременно сдавливая горло на хрупкой податливой шейке распяленной пятернёй. И как жизнь покидала жертву, а он изливался в неё, рыча, сквернословя и выбрасывая один за другим сгустки семени до тех пор, пока лицелка не превращалась в застывшую посмертную маску.

Когда же воспоминания, наконец, теряли остроту, и даже перечитывание дневника, который Муфлон скрупулёзно вёл, переставало помогать, он выходил на поиски новой жертвы.

Девушка сошла с электрички в Репино, и Муфлон спрыгнул на платформу вслед за ней. Кончался август, и, несмотря на уже наступившие вечерние сумерки, было достаточно тепло. Большинство пассажиров спешило по перрону к зданию станции и, пройдя сквозь него, попадало на большую и хорошо освещённую привокзальную площадь. Меньшинство же, миновав здание, спускалось с платформы на ведущую в восточную часть посёлка асфальтированную дорожку. Девушка оказалась среди меньшей группы, и это обстоятельство Муфлона устраивало. Держась на приличном расстоянии и не упуская девушку из виду, он двигался за ней следом.

Посёлка Муфлон не знал, в Репино он был впервые, но это его не обескураживало. Он привык адаптироваться к обстоятельствам и надеялся на удачу и острое, едва не звериное, чутьё. Ни то, ни другое до сих пор его никогда не подводило. На счету Муфлона было уже больше дюжины жертв. Он знал, что находится в розыске, но был уверен, что пока не оставил за собой следов и улик, достаточных для идентификации.

Девушка быстро шла по обочине тянувшейся вдоль путей длинной улицы. Теперь в том же направлении вместе с ней двигалось всего несколько человек, и Муфлон, обогнав последнего из них, приблизился. Он надвинул на глаза козырёк спортивной кепки и шёл теперь в двадцати шагах от будущей жертвы, следя за её причудливо меняющейся в тусклом свете придорожных фонарей тенью.

Спустя пару минут девушка свернула на уходящую вглубь посёлка грунтовку, и Муфлон скользнул вслед. «Финляндская улица», — прочитал он надпись на табличке дорожного указателя. По Финляндской они прошли с сотню метров, Муфлон уже дрожал от едва сдерживаемого нетерпения. Все его чувства до предела обострились, он воображал себя охотником, загнавшим дичь и теперь настигающим её. Сейчас девушка неминуемо зайдёт в какой-нибудь дом, и, если окажется в нём одна, то Муфлон не заставит себя ждать. Если же в доме будут люди, то придётся вернуться сюда назавтра, и тогда всё произойдёт в лесу, вон он чернеет в паре сотен метров отсюда.

Внезапно Муфлон резко остановился и беззвучно выругался с досады. Хлопнула калитка тянущегося вдоль улицы забора, и из неё на дорогу вышел парень. Он зажёг карманный фонарь, луч осветил девушку. Парень заговорил с ней — было слышно, как он поздоровался. Муфлон спрыгнул в придорожный кювет, бесшумно ступая, прошёл по нему десяток шагов и, жадно вслушиваясь, замер на месте.

Я знал Катю Соболеву с детства. Мама, пока была жива, мечтала, чтобы мы поженились, ей очень нравилась Катя. Она всем нравилась, потому что действительно была чудной девочкой. Приветливой, очень доброжелательной и донельзя деликатной. Мама говорила, что когда Катя улыбается, её глаза становятся бархатистыми, и ощущение от её улыбки, будто тебе нежно провели по щеке мягкой шёлковой кисточкой.