Ева Север - Трасса Ноль

Ночью умерла кошка.

Яна не поняла, в какой момент это произошло. В последнее время вообще все ночи для нее слились в единый кошмар с вечно-серыми сумерками за окном, коктейлем из тревоги и недосыпа, дергаными пробуждениями по будильнику раз в полтора часа – время уколов.

И вот теперь Яна сидит на полу, хмурое утро заглядывает в окно, беспощадно высвечивает грязный линолеум, мятый плед и растянувшееся на нем неподвижное тельце.

А ведь ветеринар предупреждал, что так будет. Говорил: усыпите лучше сразу…

– Прости меня. Моя хорошая.

Пальцы бережно гладят потускневшую шерстку, слезы бегут по щекам, капают на рыжую клетку пледа.

«Она умирала одна, пока ты спала рядом!»

Яна ощущает приближение паники, закрывает глаза, пытается удержать истерику. Спазмы сдавливают горло, мешают вздохнуть, руки дрожат, в груди что-то рвется.

В комнате за стеной хлопает дверь, Яна слышит шаги по коридору и вопли с кухни:

– Ну елки, кто опять мой завтрак съел?!

Это общага – здесь все друг у друга воруют.

Кажется, будет скандал: на кухне раздаются недовольные крики, с грохотом падает кастрюля, звенит стекло.

Яна втягивает голову в плечи. Ума лежит неподвижно. А ведь всегда боялась громких звуков…

Дверь с грохотом распахивается, с порога раздается:

– Яныч, а ты не видела…

Яна молчит, сидит на полу, чуть покачиваясь: «Не оборачивайся – все это только сон, пока не заговоришь ни с кем».

– Яночка, ты чего? Ой! Кошка все же издохла?

Кошка. Издохла.

Это выше Яниных сил. То, что сидело в груди, теперь вырывается наружу с диким криком:

– Вон пошли! Вон!!!

Подхватив с тумбочки стеклянный стакан, она запускает его в поспешно закрывающуюся дверь. Стакан попадает в косяк, осыпается вниз сотней осколков.

Крик переходит в рыдание, но не затихает. Яна кричит, захлебываясь слезами, бьет кулаками по полу.

«Теперь можно кричать – Умочка уже не боится…»

Яна ощущает подступающую дурноту, вскакивает. Ванная в конце коридора, последняя дверь направо. Она несется по коридору босиком, как была, в пижаме.

Еле успевает добежать, сгибается над раковиной.

Яну рвет, желудок словно взяли в тиски. Во рту вкус горькой желчи. Глотая слезы, поскуливая, Яна оседает на холодный кафель, бессмысленно разглядывает разбитые костяшки пальцев и бормочет:

– Умы нет. Нету больше Умы…

Ума никогда не была просто кошкой. Она была другом, членом семьи, ангелом-хранителем. С того момента, как семилетней Ясеньке положили на колени серый пищащий комок, утекло много воды.

Вяло и смазанно ползли годы в родном городке под Ростовом. Районная школа, безвкусная овсянка в столовой по утрам. Располневшая и подурневшая раньше времени мать, вечно глядящая исподлобья и словно ждущая от Яси чего-то большего. Веющая тоской пластмассовая реальность жизнерадостно рвется из старенького телевизора на кухне, надежно упрятанный в рюкзак дневник с четверками («Так и останешься на всю жизнь хорошисткой?!»)

Ветки яблони, скребущие в окно, подружки, зовущие покурить за гаражи, – летом, кусачие рейтузы под юбку – зимой. Позже были еще дискотеки с одноклассниками, провонявшими паленой водкой и потом, но все это прошло как-то стороной.

Ярче запомнились старые книги из местной библиотеки. Вот они пахли как нужно: героизмом, отвагой, приключениями и неведомыми странами, в которые из Ростова точно не идет ни один поезд.

Со временем ушла в прошлое Яся, осталась Яна. По-прежнему хорошистка: русая коса, веснушки да сгрызенные ногти. Три подруги, больше на день рождения позвать некого. Книги под подушкой и мечты о большом городе. В общем-то, ничего особенного.

И все это время рядом была Ума Турман. Гладкая серая шерстка, зеленые глазища, откушенный кончик левого уха (соседский пес постарался). Выбирая ей имя, девочка Яся всего лишь отдавала дань моде: той зимой в их классе все были влюблены в Уму. Но серый попискивающий комочек воспринял все всерьез – кошка выросла отчаянной гордой красавицей.

Засыпая, Яна прижимала Уму к груди, слушала незатихающее мурлыканье. Это ей она девчонкой доверяла секреты, с ней мечтала сбежать из дома. Ума грела колени долгими зимними вечерами, с ней было не страшно идти в кладовку за картошкой.