Владимир Мильчаков - Таких щадить нельзя

По существу, город уже кончился, слившись с пригородным кишлаком. Вдоль улицы тянулись дувалы — высокие глинобитные стены — с узенькими и низенькими калитками. Подойдя к одной из таких калиток, человек открыл ее ключом и вошел во дворик. Небольшая глиняная кибитка с одной дверью и двумя оконцами стояла у противоположной стены. Человек закрыл калитку, но не запер ее, а задвинул железным засовом. Знающий об этом засовчике человек легко открыл бы калитку снаружи.

— А-а! Товарищ Топорков! Приехал? Здравствуй, дорогой! — раздался приветливый голос, и над полуразрушенные дувалом, разделявшим два смежных дворика, поднялась загорелая, усатая физиономия в лихо сдвинутой на ухо тюбетейке.

— Здравствуй, Пулат-ака, — поздоровался вошедший. — Как жизнь идет? Какие новости?

— Жизнь хорошо идет, новостей нет, а письмо есть. Подожди, пожалуйста, сейчас принесу.

Физиономия исчезла, чтобы через минуту появиться на прежнем месте. Мускулистая, загорелая рука протянула Топоркову письмо. На конверте четко, хотя и криво, был выведен адрес и подчеркнуто двумя линиями «Топоркову Савелию Игнатьевичу». Обратный адрес — колхоз «Счастливое».

— Это из колхоза, — бросив подчеркнуто равнодушный взгляд на письмо, сообщил своему собеседнику Топорков.

— А какие у тебя новости? Ты долго ездил? — засветилась любопытством физиономия Пулата. — Расскажи, пожалуйста.

— Новостей у меня много, Пулат-ака, — добродушно усмехнулся Топорков, — но вот беда, спать хочу. Посплю немного, отдохну, тогда поговорим.

Заметив неудовольствие своего усатого собеседника, Топорков, отпирая замок двери кибитки, добавил:

— Со скотом в этом году здорово получится, Пулат-ака. Мяса много будет. Всю зиму из баранины плов кушать будем.

— Я плов и так каждый день кушаю, — недовольно проворчал Пулат, когда, войдя с кибитку, Топорков закрыл за собою дверь. — Какой занятой человек! Всегда спать хочет, говорить не может.

Еще ранней весной Пулат, владевший двумя кибитками, сдал одну из них зоотехнику Топоркову, рассудив, что ему с его небольшой семьей хватит и одной двухкомнатной кибитки, а двести рублей в месяц — деньги немалые. Квартирантом Топорков оказался удобным, тихим и аккуратным. Деньги платил в срок, иногда даже за месяц, за два вперед, если Пулат просил его об этом. Работал Топорков животноводом в одном из пригородных колхозов и обычно целыми неделями не бывал дома. Да и приходил он только для того, чтобы отоспаться. Пулат знал, что колхозные животноводы очень занятые люди, и с уважением относился к жильцу. Ему даже становилось совестно брать деньги за кибитку, в которой человек ночует всего три-четыре раза в месяц. Полюбопытствовал он однажды, почему же Топорков не живет в колхозе. Но жилец ответил, что хочет уйти с работы на селе и подыскивает себе местечко в городе.

— Я уж немолод, — объяснил Топорков Пулату. — Ездить по пастбищам тяжеловато. Надо искать тихое местечко да обзаводиться семьей.

Такое объяснение вполне удовлетворило Пулата, и между квартирантом и хозяином установились спокойные, дружеские отношения.

Войдя в комнату, Топорков запер за собой дверь, вытащил из кармана купленную по дороге газету и снял пыльник. В комнате вся мебель состояла из железной койки с довольно жесткой постелью, двух табуреток и небольшого, ничем не застланного стола. Зато на окнах висели плотные занавески.

Сев на кровать, зоотехник первым долгом вскрыл письмо. Оно было без подписи и сообщало о том, что в колхозе «Счастливое» все обстоит благополучно. «Так что ты ни о чем не беспокойся и работай себе спокойно». Несмотря на мирный тон письма, оно заставило Топоркова нахмуриться. Особенно внимательно прочел он конец письма, в котором говорилось: «Любимец покойного дяди, на которого многие сердились, а потом простили ему все, устроил нам большой скандал и уехал. Думаем, что в город подался. Жаль, что ты его никогда не видел в лицо, а то встретил бы там по-родственному. Впрочем, имя его тебе известно. Если узнаешь, где он, отнесись к нему, как положено».

Несколько минут Топорков сидел сосредоточенно думая. Затем, еще раз внимательно прочитав письмо, сжег его вместе с конвертом, растер золу ногой на земляном полу и потянулся за газетой.

Откинувшись на подушку, он развернул сильно помятую газету и первым долгом уткнулся в четвертую полосу. В глаза сразу же кинулся заголовок довольно большой корреспонденции «Главарь банды пристрелил своих подручных». Лицо Топоркова почернело. Он так и впился в газетные строки. Только хриплое дыхание говорило о том, какая ярость закипела в его груди. Через минуту скомканная газета полетела в угол комнаты.