Владимир Мильчаков - Повести и рассказы

Маленьким, но твердым, как зимняя груша, кулачком Турсуной стукнула по низкому столику.

— Если не отпустит к дяде, сбегу. Вот увидишь, сбегу. Напрасно я и сейчас приехала. Дядя не хотел отпускать…

— Куда сбежишь? — с ласковой укоризной в голосе возразила девушке, собеседница, — разве проберешься одна? Лучше попроси дядю Тургунбая: может, разрешит. Отец же он тебе.

— Не отпустит он… А я убегу… Вот увидишь, Ахрос, тайком убегу! — с мрачной решимостью, совершенно, казалось, не свойственной такому юному существу, ответила Турсуной.

— Куда одна побежишь? Разве проберешься, — ласково, но монотонно, как затверженный урок, повторила Ахрос.

— Не одна… Мне Тимур поможет, — горячо возразила Турсуной и вдруг осеклась. На нежных щеках ее проступил румянец.

Собеседница, видно, поняв причину смущения Турсуной, печально улыбнулась и, понизив голос, ответила:

— Ты напрасно замолчала. Тимур хороший. Он смелый и добрый. Меня никогда не обижает, а всегда заступается.

Турсуной раскраснелась еще больше. Она подняла голову и взглянула на подругу из-под длинных черных ресниц.

— Он поможет мне, — проговорила Турсуной чуть слышно.

— Хорошо, если поможет, — также тихо сказала Ахрос.

— Поможет. Я знаю, — уже с прежней энергией и упорством в голосе заверила подругу Турсуной.

Трудно было думать, что две столь различные между собою девушки, как Турсуной и Ахрос, могут сдружиться. Да во всем селении Ширин-Таш никто и не подозревал об их дружбе. Девушки свято хранили свою тайну и тщательно скрывали ее от посторонних глаз и ушей. Необычной была эта дружба.

Турсуной едва исполнилось шестнадцать лет. Среднего роста, стройная и гибкая, как тростинка, она была очень красива. Высокий чистый лоб, маленький, чуть вздернутый нос и тонкие, смелого росчерка брови делали лицо девушки жизнерадостным и задорным. Черные глаза с длинными, чуть изогнутыми ресницами, смотрели на мир с веселым любопытством. Шаловливая, немного лукавая улыбка, постоянно появлявшаяся на губах девушки, позволяла видеть белые, безукоризненно ровные зубы. Даже упрямый, выдвинувшийся вперед подбородок не портил красоты юного девичьего лица. В самой середине подбородка пряталась маленькая, веселая, как улыбка, ямочка.

Единственный ребенок в семье Турсуной с младенческого возраста подчинила себе весь дом. Сам глава дома — суровый Тургунбай, человек властного и жесткого характера, при виде прелестного лица дочери смягчался. Он хмуро улыбался ей, хотя всегда попрекал жену рождением дочери. Он ждал сына. Как ревностный мусульманин, Тургунбай считал отсутствие у него сына-наследника карой за грехи, а рождение дочери — знаком божьей немилости.

И все же Турсуной могла безбоязненно взбираться к нему на колени и непочтительно теребить длинную черную бороду Тургунбая.

Для ее нарядов Тургунбай не жалел денег. С самого раннего детства у Турсуной было все, что можно купить на бухарских и самаркандских базарах.

Постоянная суровая замкнутость Тургунбая, его жестокое отношение к Хасият-биби — матери Турсуной, бесчеловечное обращение его с батраками оттолкнули дочь от отца в самом раннем возрасте.

Охлаждение дочери к нему отец воспринимал, как вполне законное явление. «Дочь становится девушкой, — рассуждал Тургунбай. — Она уже не маленькая. Стыдится». Неспособный сам на ласку, он не ожидал никакого внешнего проявления любви и от дочери.

А Турсуной по-детски горячо привязалась к матери. Сама Хасият-биби души не чаяла в своей дочурке. Сломленная деспотическим характером мужа, эта тихая, забитая женщина сумела, однако, воспитать в своей ненаглядное Турсуной неудовлетворенность жизнью, стремление к лучшему, неуклонное желание достичь счастья, которого сама Хасият-биби была навеки лишена.

Но слабая от природы и забитая мужем, Хасият-биби прожила недолго. Она умерла, когда девочке едва исполнилось тринадцать лет.