Игорь Шинкаренко - Мистерия в парижском омнибусе

—

Тогда почему ты хочешь меня оставить?

—

Потому что так нужно.

—

Послушай! Это не серьёзно. Кто тебя принуждает уехать?

—

Я сама хочу возвратиться в Субиако.

—

И что ты там будешь делать, в этом своём Субиако? Позировать художникам, которые приедут туда на летнюю сессию? Ты не сможешь там заработать на жизнь. В горах все женщины столь красивы, что художники избалованы, ведь у них нет затруднения в выборе модели.

—

Нет, месье Поль, я не буду больше никому позировать. Я вернусь к моей старой профессии. Я буду пасти коз.

—

Ты сошла с ума. Если бы у тебя там была ещё жива твоя мать, я объяснил бы это причудой, но у тебя не осталось больше ни одного родственника, даже дальнего, в тех краях, ты же мне сама часто говорила мне об этом.

—

А здесь никто меня больше не любит.

—

Я так не считаю, Мне кажется, что тебе просто так кажется! Послушай, Пия, ты мне делаешь очень больно, рассуждая таким образом… и если бы я тебя не знал так хорошо, как узнал за время нашего знакомства, у меня появился бы соблазн поверить, что у тебя нет сердца. Как! Я всегда относился к тебе, как к другу, и за время нашего знакомства я дал тебе тысячу доказательств моего уважения и привязанности, а у тебя получается вот так вот просто заявить мне, что ты не хочешь больше меня видеть. По правде говоря, я тебя не узнаю… ты ли это. Я мог бы тебе также напомнить, что твой неожиданный отъезд принесёт мне серьёзные затруднения, так как, если ты перестанешь мне позировать, я не смогу закончить мою картину …

Пия разрыдалась, и Амьен продолжил с искренним волнением:

—

Но я предпочитаю тебе сказать, что я о тебе не только как о модели сожалел бы, если бы ты продолжала настаивать на своём решении. Я привязался к тебе, и моё ателье превратится в мастерскую ужасов, если ты в него больше не вернёшься.

—

Я не могу!.. Я не могу! — прохрипела девушка приглушенным голосом. — Я хотела бы… но это сильнее меня… вы вчера прекрасно видели, что я чуть не умерла.

На этот раз, Амьен все понял. Правда, которую он подозревал, понемногу стала вырисовываться в его сознании, и настала его очередь помолчать.

Он изыскивал средство успокоить Пию, не обещая при этом закрыть свою дверь перед мадемуазель Дюбуа, и надо отдать ему должное, что он думал гораздо меньше о своей пропущенной выставке, чем о трогательной боли бедной итальянки, которая позволила ввергнуть себя в безнадёжную любовь.

Они молча дошли до круглой площади кладбища.

Верро, со своими длинными и быстрыми ногами, опередил их вместе с Софи Корню, которая семенила рядом с ним, как крыса.

—

Согласилась бы ты попозировать мне ещё несколько раз в другом месте… не в моей мастерской? — внезапно спросил Пию Амьен.

Пия печально покачала головой.

—

В месте, где вы ни с кем не встретитесь, но тебе придётся работать шесть часов в день. Я опаздываю, и мне нужны долгие сеансы, чтобы успеть к открытию Салона, — добавил он, улыбаясь.

—

Если бы я могла думать, что это будет возможно, — прошептала девушка.

—

Ты бы не улетела в страну апельсиновых деревьев, — весело закончил Амьен. — Очень хорошо! Больше я от тебя ничего не требую. Только поклянись мне, что ты не уедешь, не повидавшись снова со мной, и ты будешь ожидать от меня новостей в своей комнате на улице Дефоссе-Сен-Бернар.

—

Я вам в этом клянусь душой моей сестры! — ответила Пия, поднимая на него свои большие глаза, наполненные слезами.

—

Спасибо, моя дорогая. Я сейчас избавлюсь от Верро и этой старухи. Ты сопроводишь меня до моей двери… только до моей двери, а затем фиакр тебя отвезёт к тебе домой.

У Амьена была одна милая идея. Пия о ней ещё не догадалась, но уже и не плакала больше.

Улица Ла Сурдиер — одна из тех, которую все новые веяния старого Парижа не коснулись. Эта улица граничит с холмом Мулен, который уже давно стёрли с лица земли, но она сегодня по прежнему такая же, как и сто лет назад, хотя вокруг нее все уже изменилось.

Улица Нев-де-Пети-Шан и улица Сен-Онора тщетно пытаются шуметь на севере и юге от нее, рынок Мен-Онора напрасно суетится на западе, все равно старая улица Ла Сурдиер остаётся мирной и спокойной, как бабушка, прикорнувшая на диване у камина.

На неё приходят лишь тогда, когда имеется определённое дело, просто так по ней никто не гуляет. Ведь она никуда не ведёт.

Это — почтенная улица. Дурная слава не поселилась на ней, но и добродетельные девушки, которые совершают каждый день верховые прогулки вдоль озера, не подозревают о её существовании. У неё есть респектабельность, как сказал бы англичанин.