Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Пошатываясь, он встал, добрался до «Уолдорф Астории» и переоделся к ужину. Он облачился в черное, по-прежнему считая себя обязанным носить траур. Едва он открыл дверь в бар, как увидел в обеденном зале ее. Она, казалось, думала о чем-то своем, уткнувшись подбородком в скрещенные на столе руки, пока Альмариан вполголоса отдавал распоряжения метрдотелю — вероятно, заказывал блюда, не значившиеся в куцем меню. Флавьер сел, поднял палец, и бармен, успевший изучить его вкусы, поставил перед ним стакан. На тесной дорожке толклись танцующие парочки, а в зале ужинали посетители и лавировали с тележками между столиков официанты в белых куртках. Мадлен выглядела печальной, и печаль эта завораживала Флавьера. Ведь и раньше… И все же, что ни говори, а Жевинь холил ее! Мучительно думать, что после этого она прошла через столько рук и теперь прозябает, вынужденная жить с этим Альмарианом, похожим на хитроумного багдадского халифа. В ушах у нее безвкусные серьги. Ногти ярко накрашены. Та, прежняя Мадлен была куда утонченней! Флавьеру казалось, будто он смотрит плохо поставленный фильм с безвестной актрисулькой вместо кинозвезды. Мадлен ела без аппетита, изредка пригубляя бокал. Похоже, она испытала облегчение, когда Альмариан встал. Они прошли в бар, выискивая свободный столик. Флавьер крутанулся на табурете, отворачиваясь от них, но услышал позади себя голос Альмариана, требовавшего сигарет с фильтром. Может, пора? Иначе потом он никогда не наберется смелости… Флавьер протянул бармену купюру и соскользнул с табурета на пол. Остается повернуться и сделать три шага. Тогда четыре года тревоги перестанут давить ему на плечи; прошлое придет в согласие с настоящим; Мадлен окажется тут, как если бы он оставил ее накануне, после прогулки куда-нибудь в Версаль. И быть может, она забудет, как ушла…

Решившись, он сделал эти три шага, церемонно склонился перед молодой женщиной и пригласил ее на танец. Несколько секунд он совсем близко перед собой видел Альмариана — пожелтевшие щеки, маслянисто-черные глаза — и обращенное к нему лицо Мадлен, ее бесцветный взгляд, не выражавший ничего, кроме скуки. Она нехотя согласилась. Неужели она до сих пор его не узнала? Обнявшись, они покачивались в такт музыке, и в горле у Флавьера стоял ком. Ему казалось, будто он нарушает чье-то повеление, преступает какой-то важный запрет.

— Моя фамилия Флавьер, — сказал он. — Это вам ни о чем не говорит?

Она из вежливости сделала вид, будто пытается вспомнить.

— Нет, простите… точно, нет.

— А вас, — спросил он, — вас как зовут?

— Рене Суранж.

Он чуть было не принялся возражать, но вовремя сообразил, что она вынужденно скрылась под чужим именем, и его смятение возросло. Искоса он разглядывал ее. Лоб, голубизна глаз, линия носа, очертания скул — каждая черточка этого лица, которое он любил и бессчетное число раз воскрешал в памяти, были такими, какими он видел их и раньше. Стоило прикрыть глаза, как ему начинало казаться, что он перенесся в тот зал Лувра, где в первый (и единственный) раз держал Мадлен в объятиях. Однако прическу новой Мадлен нельзя было назвать элегантной, рот выглядел увядшим, несмотря на кремы и помаду. Может, оно и к лучшему. Он больше не страшится ее. Он осмеливается прижимать ее к себе, чувствовать в ней жизнь. Несколько минут назад он убедился, что это живая женщина, и уже зол на себя за то, что желает ее, словно осквернил этим что-то глубокое и чистое.

— До оккупации вы жили в Париже, не так ли?

— Нет. В Лондоне.

— Странно! А живописью вы не занимаетесь?

— Да нет, нисколько… Правда, когда нечем заняться, я набрасываю рисунки, но дальше этого дело не идет.

— Вы никогда не были в Риме?

— Нет.

— Зачем вы пытаетесь меня обмануть?

Она взглянула на него своими незабываемыми светлыми, будто пустыми глазами.

— Уверяю вас, я не обманываю.

— Сегодня утром вы видели меня в холле. Вы узнали меня. А теперь делаете вид…

Она попыталась высвободиться, но Флавьер прижал ее к себе, благословляя оркестр, игравший нескончаемую мелодию.

— Простите меня, — сказал он.

В конце концов Мадлен на протяжении многих лет и не подозревала, что она — Полина. Ничего удивительного и в том, что Рене еще не знает, что она — Мадлен. «Я совсем пьян», — подумал Флавьер.

— Он ревнив? — спросил он, кивая в сторону Альмариана.

— О нет, — с грустью промолвила она.

— Черный рынок, верно?

— Разумеется. А вы?

— Я по другой части. Адвокат. Он очень занят?