Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Рене не противилась. Быть может, она понимала, почему Флавьер так придирчиво разглядывает каждую пару туфель, словно споря с самим собой, молчаливо выражая недовольство формой каблука или очертаниями застежки. Он выбрал изящные лакированные туфли.

— Посмотрим-ка!.. Пройдись!

На высоких каблуках она сразу стала стройнее, хотя с непривычки с трудом удерживала равновесие. Бедра слегка колыхались под туго обтягивающим их черным платьем.

— Довольно! — воскликнул Флавьер.

Заметив, что продавщица удивленно подняла голову, он поспешил добавить:

— Эти подходят. Берем… Положите старые в коробку.

Он взял свою спутницу под руку, подвел к зеркалу.

— Посмотрись, — шепнул он. — Посмотрись, Мадлен.

— Прошу тебя! — взмолилась она.

— Ну же! Сделай усилие! Эта женщина в черном… Ты же видишь, что она вовсе не Рене!.. Вспомни!

Этот разговор явно был для нее мучителен. Страх исказил ее черты, рот страдальчески напрягся, и временами из-под этой маски проступало другое, живое лицо. Флавьер увлек Мадлен к лифту. Прическа может и подождать. Самое неотложное сейчас — аромат духов, этот призрак прошлого. Пойти до конца, и будь что будет… Но поиски Флавьера оказались бесплодными.

— Нет, таких духов я не знаю, — отвечала продавщица.

— Ну как же… Как вам объяснить? Они пахнут свежевскопанной землей, увядшим цветком…

— Может быть, это «Шанель номер три»?

— Наверное.

— Увы, их больше не выпускают, месье. В какой-нибудь лавчонке вы еще можете их отыскать. Но не у нас.

Мадлен тянула его за рукав. Он не уходил, задумчиво вертя в руках флаконы затейливой формы. Без тех духов возрождение не будет полным. И все же ему пришлось смириться, но напоследок он купил Мадлен маленькую замысловато скроенную меховую шляпку. Даже расплачиваясь, он не выпускал из поля зрения стоявшую подле него женщину, непонятную и вместе с тем до боли знакомую, и в сердце его вдруг шевельнулась жалость. Он первый взял Мадлен под руку.

— Зачем все эти сумасбродства? — спросила она.

— Затем, что я хочу помочь тебе обрести себя. Я хочу правды.

Она напряглась; он ощутил в ней отчужденность, даже враждебность, но крепко прижимал ее к себе. Больше ей от него не ускользнуть. Рано или поздно ей придется сдаться.

— Я хочу, чтобы ты была красивой, — продолжал он. — Альмариан забыт. Его никогда и не было.

Несколько минут они шли молча, но это оказалось сильнее его.

— Ты не можешь быть Рене, — сказал он. — Ты видишь, я не сержусь. Я совершенно спокоен.

Она устало вздохнула, и он еле удержался, чтобы не сорваться на крик.

— Да-да, я знаю. Ты Рене, ты жила в Лондоне у дяди Чарльза, брата твоего отца. Ты родилась в Вогезах, в Дамбремоне, маленькой деревушке на берегу реки… Ты уже рассказывала мне все это, но это невозможно. Ты ошибаешься.

— Не будем начинать все сначала, — взмолилась она.

— Да я не начинаю сначала. Я только хочу сказать, что у тебя что-то случилось с памятью. Видимо, ты была серьезно больна.

— Уверяю тебя…

— Некоторые болезни дают самые невероятные осложнения.

— Но я бы хоть что-то об этом помнила… В десять лет у меня была скарлатина. И все.

— Нет, не может быть, чтобы все.

— Как ты меня измучил!

Он старался быть терпеливым, как будто Мадлен — хрупкое, болезненное создание, которое нельзя тревожить, но ее упорство выводило его из себя.

— Ты почти ничего не рассказывала мне про свое детство, — не унимался он. — А мне хотелось бы узнать о нем побольше.

Они проходили мимо музея Гробэ-Лабади, и Флавьер предложил:

— Зайдем сюда, здесь удобно разговаривать.

Едва они вошли в вестибюль, как он понял, что огонь страданий вспыхнет в нем с удесятеренной силой. Звук их шагов в окружающем безмолвии, картины, портреты — все с мучительной остротой напоминало ему Лувр. Его спутница понизила голос, чтобы не нарушить тишины пустынных залов, и он приобрел вдруг прежнюю окраску, стал голосом той Мадлен — приглушенным контральто, придававшим ее рассказу особую цену. Флавьер вслушивался не столько в смысл слов, сколько в их чарующую музыку. Она рассказывала о своем детстве, которое по неумолимой логике было почти таким же, как у Мадлен. Единственная дочь… сирота… учеба на курсах… свидетельство об образовании… потом Англия, работа переводчицей… Флавьер ощущал рядом тепло той, которую по-прежнему мечтал заключить в объятия. Он остановился перед картиной, изображавшей Старый порт, и прерывающимся голосом спросил: